Нет

Дэн встал, пробрался к выходу, уже снизу, от края трибуны, махнул Энди – мол, вернусь, вернусь, – и поплелся к киоску «Сабвея» – после долгого сидения всегда хромал, и было сильно больно, особенно в левом колене, и врач сказал – надолго еще; поплелся за безвкусным кофе, за возможностью накатать на руку сминаемый в кармане шарик релаксационного биона, затем, чтобы в двести пятидесятый раз попытаться придумать способ добраться до этой сучки. По ночам несколько раз бывало, что представлял себе, как просто придет к ней домой и разделается – тут начинало шуметь в голове, и кровь приливала… всюду, – как сразу захватит за горло и пощечинами погонит к тяжеленному креслу, тому, в спальне, и к этому креслу привяжет, угрожая служебным пистолетом, заклеит рот и прямо на ней разрежет одежду, выставит наружу ладные маленькие груди и пах (представлял себе разрезы: на футболке – прямо на уровне груди длинный разрез от подмышки к подмышке, на штанах – вдоль шва в междуножии), и пододвинет большое зеркало, которое стоит справа от кровати, и поставит перед ней, и зайдет ей за спину, и начнет медленно, неторопливо, изящно, прядь за прядью сбривать по сухому ее роскошные рыжие волосы, вежливо и ласково объясняя, что чем больше она будет дергаться, тем больше будет порезов, и чуть-чуть затягивая повязку на горле каждый раз, когда она будет пытаться прикрыть глаза. Он представлял себе (и тут, надо признаться, если был один, начинал мастурбировать, несмотря на собственное сопротивление), как у его ног будет лежать огромная копна этих бесценных волос, как он будет стоять по колено в их золотых волнах, и как он начнет неспешно, прядь за прядью, этими обрезанными волосами плотно приматывать дорогую племянницу к креслу (становилось жарко). Всю. Так, чтобы в мягком свете ламп она становилась похожа на прекрасную беззащитную зверюшку (обритая голова, клочьями висящая одежда, раскрытая грудь), пойманную золотой сеткой. После этого он с удовольствием просидел бы напротив нее сутки. Просто просидел. Без особых разговоров (тут он обычно кончал, видение меркло, но вместе с кровью продолжали пульсировать в висках ненависть и жажда мести). Однако не пройдет номер: времена не те; теперь не подползет потом руку поцеловать, а (тут болью в ногах приходило воспоминание), а потом еще и (тут рисовались судебные повестки и большой позор).

Недосягаемая стерва. Несколько дней назад видел на чьем-то столе журнальчик – с фотографией (розовое холо на грудях и какие-то рододендроны) и сопливой размазней, описывающей трепет всего прогрессивного человечества в ожидании ее ванильной премьеры. Поступил так, что потом бросало в холод: что, если бы кто-нибудь увидел? – но никто, слава богу, не увидел; а именно – взял журнальчик и отнес его в шредер, и пока шредер жевал, урча и захлебываясь, приоткрылась в судорожном искривлении еще одна страница: лица не видно, а только золотая волна и поверх волны рука обнимающей ее Накамура, раскосые наглые глаза смотрят на мужа, а он, боров, сладостно обнимает обеих – едва не стошнило, и вдруг по пальцам пробежало волной воспоминание об этих волосах под ладонью, и почему-то не как таскал ее по полу за них, а как гладил, когда плакала, или как, когда на людях, проводил ладонью от макушки к плечу – и волосы поднимались за рукой (чистая магия), – и внезапно подступило к горлу – и следователь Ковальски едва не заплакал от тоски и нежности, и в тот миг совсем не мести хотел, а… а… И знал, что никогда ей, сучке, не простит эту тоску и нежность, и только смотрел, бледный, на крошечный вылетевший из шредера квадратик глянцевой бумаги с ухом Накамура. Сейчас представил то же ухо – и передернулся: представил себе, как Фелли целует… Интересно, целует ли? Интересно, дает ли та? переменилось ли что-нибудь, или (подумалось злорадно) девочка Фелличка до сих пор страдает и чахнет, вялой липкой лианой обвивается вокруг молодого семейного древа? Наверное, страдает. Вдруг очень ясно представил себе: да ведь Фелька, небось, не ласкаться бы с ней хотела, уж я-то ее знаю; небось, представляет себе, как бы та ее за горло и пощечинами к креслу… Передернуло от ревности – да, и от ревности, а что такого? Предала, предала – ну что ж, зато так тебе, сучке, и надо; тебе, сучке, небось, не лучше, чем мне сейчас, а? Дэн видел Вупи Накамура три раза в жизни, но ясно было, что та еще тварь, будет держать Фельку при себе, как собачку, пока не надоест, – и Фелька, как собачка, будет на привязи рядом сидеть, пока ее не вышвырнут из дому, как Алисон сделала, как когда-то, за два года до Алисон, сделала Мириам. А Фелька будет страдать каждый раз, когда у дорогой Вупи пальчик порезан, или головка болит, или муженек мохнатый приходит домой не в духе и бедную Вупи обижает… Небось, если бедная Вупи сдохнет, так Фелька ляжет рядом умирать. Если бедная Вупи заплачет – так Фелька следом в голос заревет.

Вообще-то… если за бедную Вупи как следует взяться… Бедная Фелька.

Глава 98