Нет

Только несколько недель назад Завьялов понял, почему он в состоянии общаться с Евгением, несмотря на его невыносимую, бесконечную болтовню: потому что когда этот шепелявый белогвардеец говорил что-нибудь по-настоящему интересное, он невольно сам выделял это интонацией, и опытный собеседник мог вообще не слушать весь звон подряд, а только на интересных местах включаться, несколько минут поддерживать весьма познавательную беседу – и выключаться снова. Евгений работал, как хорошее радио: оно буль-буль-буль-буль-буль в автомобиле, ты думаешь о своем, потом оно вдруг вяк-вяк-вяк про что-нибудь интересное – ты послушал, и опять буль-буль-буль-буль-буль… В понедельник вез Евгения в Троицкий парк – снимать про фавна и нимфочек, – Евгений сворачивает из языка флейту, оказывается, и дудит на ней, как на настоящей, приоткрывая дырочки где надо, больших талантов человек! – так вот, вчера захватил его, потому что надо было самому на съемки подъехать, посмотреть, как там что, и он буль-буль-буль-буль-буль двадцать минут, а потом вдруг медленно и с расстановкой: «И жена мне фвонит фрафу пофле матча и говорит: “Ну? Как наши фделали ваших, а? а?” – и я отвечаю ей: это, голубушка, наши вашим дали фору на один матч, это мы в фубботу поговорим! А потом, – добавляет Евгений, – я вфе думал: как это получаетфя – наши-ваши? Я же вроде в Мофкве беф году неделя – так почему мы ф ней оба уже делим вфе это, не фговариваяфь, на наши-ваши, откуда что беретфя?»

Недаром я тогда к нему прислушался, подумал Завьялов, потому что стоит выехать из Москвы – и даже я, человек, проведший в ней без году неделю, думаю «у нас не так», «у нас эдак» – и даже когда только переехал в Москву из Принстона, уже через месяц начал думать о ней «у нас», об оставшемся там – «у них». Вот, подумал Завьялов, идет Волчек – надо спросить его, проведшего в России – сколько? – три месяца, что он называет «у нас», а что «у них».

Волчек как раз усаживался, вытаскивал из кармана комм, клал поближе к тарелке, звенел в кармане кар-локом.

– Где тебе лучше – у нас или у них? – спросил Завьялов.

– У нас спокойнее, – ответил Волчек, не задумываясь, – и тут же спохватился: – У нас – это где? Тут? В Праге?

«Значит, дело все-таки не в Москве, дело во мне», – подумал Завьялов, но развивать тему не стал, сказал:

– Бог с ним. Я тебе рад. Ты как?

– Есть хочу, – сказал Волчек, принимая из рук официантки тоненький экран с меню и быстро тыкая в него пальцем. – Ем в последнее время, как беременный.

– Растешь, наверное. Закажи мне чаю просто. Я не беременный и уже поел.

– Ну и зря. Тут хорошо кормят.

– И поят. Вот я попью, а ты поешь.

Волчек выбрался из пиджака, отложил меню, сказал:

– Ну?

– Что – «ну»? Это ты – «ну»?

– Послушай, я не знаю, правда. Я вчера поискал коммом, что вообще происходит. Есть «Галлимикс», которых ты нашел, в Орлеане, да, есть еще в Аргентине какие-то мальчики, название из трех букв, не помню, «АДГ»? «АМГ?» Кажется, «АЛГ». Есть в Штатах сеть «Триконика», с такой собачкой… Но это практически все, остальное не стоит внимания, и эти, если честно, тоже не очень стоят внимания, Зав. Какой у твоих «Галлимиксов» оборот?

– Практически никакого.

– Ну вот же! Пойми, это подсчет на пальцах: я понимаю, что вложить надо не очень много… кстати, лабораторию Щ уже продали, да?

– Да, к сожалению.

– Ну не знаю, к сожалению или нет, но это значит, что а) покупать все новое, б) формировать лабораторию тоже нужен человек. Но неважно, да, вложить надо не так уж много, мы могли бы. Но дело в том, Зав, что я искренне, понимаешь, искренне не ве-рю, что биомиксы – это рынок, ну не верю я. То есть нет, конечно, это рынок, потому что все – рынок, десять человек, до сих пор скупающих эти дурацкие игрушки, ты знаешь какие, японские, пикачучи?

– Тамагочи.

– Да, тамагочи – так они тоже рынок, рынок из десяти человек. И миксы – это тоже рынок из десяти человек, Зав, и я даже верю, что их станет двести пятьдесят в один прекрасный день, но я не понимаю, зачем вкладываться, не понимаю я.