Несущие смерть. Стрелы судьбы

Подняв руку в знак желания сказать слово, во втором ярусе встал седоватый крепыш, судя по всему, уроженец Аркадии или Ахайи, где обитают люди серьезные и основательные, не любящие недомолвок и предпочитающие обговорить все досконально. Они, возможно, и тугодумы, эти аркадяне и ахейцы, но однажды данное слово держат крепко и того же требуют от иных.

– Говори, уважаемый! – попросил Деметрий.

Аркадянин – ахеец? – откашлялся, солидно и с достоинством, утеревшись полой праздничного гиматия.

– Отвечая перед моими избирателями, царь Деметрий, я хочу услышать точный ответ: как относишься ты и твой почтенный отец к нашей автономии?..

«О, боги! – пожимает плечами Гиероним. – Сказано же: «На условиях Филиппа»?! Чего еще непонятно этой деревенщине?..» И Зопир, сузив глаза, внимательно, запоминающе рассматривает лицо задавшего вопрос. Перс любит, когда все идет, как предусмотрено, и очень не любит говорунов.

Что касается Деметрия, то царь, похоже, рад вопросу.

– Да никак не отношусь, – отвечает он вполне искренне. – При чем тут я и мой отец? Берите столько автономии, сколько сумеете унести!..

Что-то припомнив, сын Антигона хмыкает.

– И автаркии, кстати, тоже – по вкусу!

Шутка понята и принята; по ярусам пробегает смешок и превращается в гомерический хохот после не очень учтивого, но вполне искреннего заключения аркадянина или все-таки – а (ахейца?):

– Ясно. Подходит. Так против кого будем дружить, гегемон?

Свист. Вопли. Восторженное улюлюканье. Почтенные, умудренные сединами и облеченные доверием сограждан политики стонут от смеха, сгибаются пополам, повизгивают.

Вытирая веселые слезы, Полиоркет откликается, пытаясь выглядеть серьезным и внушительным:

– Против Птолемея! И Селевка! Что скажете?!

– Аой! – слаженным хором вопит амфитеатр.

В самом деле, не слишком ли зарвались цари Египта и Вавилона?! Один взимает пошлину за право входить в порты собственных колоний, другой потакает азиатским торгашам и подряжает их на поставки снаряжения? Обнаглели вконец, и с какой стати?! Почему наложен запрет на вывоз пурпура и ормуздского жемчуга, если право это оплачено греческой кровью?! О! И Птолемею, и Селевку давно следует показать всю губительность их неправоты. Аой!

– Аой! Эвоэ, Антигон Монофталм! Аой, аой! Эвоэ, базилевс Деметрий! Аой! Эвоэ, Антигон-Гонат!

Общий подъем. Даже хмурый Зопир прячет в усах скупую улыбку и подмигивает вернувшемуся на место аркадянину-ахейцу. Он запомнил этого человека, и вечером тот будет весьма удивлен, получив от неведомого друга небольшой, но вполне заслуженный подарок. Скажем, рабыню-эфиопку. Порой ничто так не ценится, как умение вовремя рассмешить аудиторию…

– Братья!

Посуровев, Полиоркет резко проводит правой рукой сверху вниз, пресекая шум.

– И Селевк, и Птолемей – общие наши враги, но они далеко, а проблема пошлин и льгот может быть решена без войны, я в этом уверен. Как убежден и в том, что не может быть никакого мира с тираном и убийцей Кассандром, заклятым врагом любого демократа…

При упоминании имени Кассандра амфитеатр возмущенно загудел. Ни один из присутствующих не имел оснований защищать этого человека, огнем и мечом пытающегося вынудить Элладу признать себя не союзницей, но всего лишь одной из провинций Македонии.

Голос царя налился металлом.

– По всем законам, Олимпийским и человеческим, сын Антипатра – самозванец и узурпатор! Право старшинства и заслуг говорит о том, что истинный царь Македонии – мой великий родитель! Кассандр же, трепеща в предвидении неминуемого возмездия, злобствует, тщась вынудить к подчинению себе тех, кто не желает смириться с его проклятой властью. Свидетельство тому – недавние события в Эпире…

Гиероним настороженно взглядывается в лица послов.

Те внимательны и сосредоточенны. О случившемся в краю молоссов знает вся Эллада, от Фокиды до Архипелага. Недаром же кардианец, отложив даже «Деметриаду», три месяца кряду строчил и рассылал по греческим полисам памфлеты, написанные не бесстрастными чернилами, но кровью сердца. Свитки разлетелись по Элладе. Их читали архонты, и обычные граждане, и воины, и моряки, и философы; их обсуждали на агорах и переписывали для продажи – от самого первого, за одну лишь ночь написанного «Не могу молчать!» до спокойного, уничтожающе-рассудительного «Люди, будьте бдительны!». И уже здесь, в Коринфе, вместе со скромными памятными подарками от Полиоркета каждому из посланников был вручен экземпляр заключительной части трилогии – «Свободу узнику совести!», где автор требует, умоляет, настаивает: не оставьте в беде гордость Эллады, демократа, человека большой и чуткой души Кинея-афинянина, томящегося ныне в застенках Кассандра…

Нет оснований сомневаться: крик Гиеронима не оставил равнодушными эллинов. Они все прочли, и все приняли, и согласились с тезисами памфлетов! Иначе не глядели бы они так сочувственно и понимающе на медно-рыжего юношу с неподвижным, словно бы изморозью покрытым лицом, замершего в царской ложе чуть позади Полиоркетовой скамьи.