Нестор

– Запоминай, фельдфебель. Это, стал быть, секция Б-4, а ты в ней – третья категория, потому как унтер-офицерский состав. Но только до первого нарушения, учти. Матрац, смотрю, не выдали? Ну, пошли, есть у меня один в запасе.

Четвертая дверь слева, не запертая, приоткрытая.

– Стой! Кру-угом!

Громила не торопился. Сперва осмотрел с головы до пят, потом задумался, почесал крепкий подбородок.

– По первому разу?

Пришлось признать очевидное. Громила оскалился.

– Непривычно, да, фельдфебель? Не ты строишь, тебя строят. Смотрю, молодой ты, и десять классов на лбу светятся. Артиллерия?

Отмолчаться? Так уже, считай, раскололи.

– Авиация. Аэродромное обслуживание.

– Люфтваффе? – громила даже присвистнул. – Давненько к нам птенцы рейхсминистра не залетали! Вы там чего, небесную ось спиртом чистили? Только, фельдфебель, в дальнейшем не просто отвечай, а к каждому ответу прибавляй «господин старший надзиратель». Правила такие! Понял?

– Так точно, господин старший надзиратель!

– Во! А теперь слушай. Раз ты третья категория, то камеру твою запирать не будем…

Вначале Александр решил, что послышалось. Как так? Это же тюрьма! Громила ухмыльнулся.

– А куда побежишь? До первого поста? Так вот, камеру не запираем, но выходить можно только по сигналу. Загудит, сразу услышишь. Оправка утром и вечером, прогулка – или если начальство распорядится.

Оглянулся, бросил взгляд на пустой коридор и уже шепотом, хоть и громким:

– А еще чтобы ты вовремя выбежать успел, если чего неправильное увидишь. Только не спрашивай, все равно не скажу. А как увидишь, сразу в коридор – и ори! Не накажу, напротив, чаю с сахаром дам, чтобы успокоился. Понял?

Посмотрел прямо в глаза.

– Вижу, не понял. Ну, тогда я тебе просто совру для пущей ясности. «Колумбию» в 1933-м штурмовики Рёма под себя подгребли, а через год вместо них СС пожаловали. Что тут они творили, точно не знаю, но есть байка, будто ходит призрак кого-то из умученных – из камеры в камеру, прямо сквозь стены. Не веришь?

Белову вспомнилась канцелярия. «Так ведь там, на четвертом…»

– Никак нет, господин старший надзиратель. Не верю.

В ответ – тяжелый вздох.

– Вот и я не верю. Но если что, ори погромче.

* * *

Хлорки прибавилось. В камере ею тоже несло, правда, в демократической смеси с карболкой. Стены в свежей побелке, решетчатое окошко под самым потолком, железная койка – и жестяная кружка на ней. В углу, как полагается, ритуальный сосуд, именуемый в отечестве женским именем. Собственно, и все. В книжке Биллингера стены были густо исписаны, но здесь ни царапины. Озаботились, причем не так и давно. Портить стены правила запрещают. А что еще запрещают?

Он присел на твердое железо, поглядел в мертвое око «глазка». Да, считай, все, даже лечь на койку до отбоя нельзя. Но это правила. Биллингер писал, что подпольщики вышли с ним на связь буквально на следующий день. Только кто ему, замполитрука Рабоче-Крестьянской, весточку передаст? Советское посольство – или батальонный «молчи-молчи»?

Издалека донесся гул самолетных моторов. Темпельгоф… Александр скользнул взглядом по зарешеченному оконцу и с удивлением понял, что уже вечер. А еще говорят, в неволе время идет медленно! Сбросил пиджак, уложил рядом, шевельнул губами:

Но вот уже вечер уходит прочь…
И вздрагивает тишина.
Последней каплей падает ночь
У моего окна.

Тоже Багрицкий, но другой, Всеволод Эдуардович. Сева… Маленький, смешной, какой-то весь несуразный.

– Александр Александрович, я должен вас предупредить. Я должен… Вам лучше уехать, Александр Александрович, причем как можно скорее…

Вот он и уехал.

8

Руки раскинуты, словно при затяжном прыжке с парашютом, но воздух не свистит в ушах, не бьет в лицо. Она не падает, плывет. Внизу огни, несть им числа, а над головой бледные вечерние звезды.

Берлин. И «черепаха» над Берлином. Упрямая маленькая черепашка.

Баронесса Ингрид отпускать не хотела, даже грозила пожаловаться самому Харальду Пейперу. Есть правила конспирации, а еще есть риск, разумный и не очень. Какие гарантии, что нет засады?

Соль не спорила, соглашалась. Никаких гарантий, кроме слова приора Жеана. Отец в этом человеке уверен. Даже объяснил почему. Наибольшую выгоду от сотрудничества с Клеменцией получили летчики. Разрыв лишает их слишком многого, хоронит все надежды. К тому же тот, к кому она летит, рыцарь, причем не по рождению, а по чести, обретенной на поле боя.

По телефону назвали время. Сама Ингрид и звонила из автомата. Если меньше тридцати секунд, разговор засечь не успеют.

Дожди ушли, над огромным шумным городом – чистое весеннее небо. Лететь совсем легко. Во-первых, отдохнула, а во-вторых, никуда не спешит. Два дня изучала план города, намечая ориентиры. Не собьется!

Центр позади, внизу темное пятно – знаменитый парк Тиргартен, а ей дальше на север. Почти сразу за парком река, от нее и следует начинать поиск.