Нестор Махно

Галина с Феней пришли, стояли потупившись.

— Что ж вы, бабоньки, такие, фу-у, грязные? — усмехнулся командир. — Этот Максим на вас верхом, что ли, ездит? Мироед, небось?

— Вин добрый. Бидняк, — отвечала Галина, не поднимая глаз. Боялась выдать себя ненавистью.

— Трудящихся мы любим, — сказал Зверев. — А бандитов и толстосумов, как гнид, к ногтю! Ану, ребята, пошарьте в доме и вокруг. Оружие имеешь, дед?

Красноармейцы с винтовками наперевес побежали к хате, к сараям. Старик тоскливо проводил их взглядом, говоря:

— Якэ оружие, командир? Бэрданка була, и ту чэчэнци-каратели забралы. А у мэнэ ж пасика. Охранять надо.

Феня из-под полуприкрытых век следила за солдатами. «Найдут или нет карабины и гранаты? — беспокои лась с дрожью. — Куда им, молокососам. Ну, еще встретимся!»

— Говоришь, давно в этих краях? — обратился Зверев к Максиму. — Стало быть, всех знаешь в округе?

— На память не жалуюсь, — бодрился дедушка.

— Та-ак. Пока они ищут, мы проверим твою честность. Ану, топай сюда, — командир направился к подводам. Галина с Феней тоже пошли с ними. Там лежали мешки с зерном. Рядом ютились раненые.

— Узнаёшь? — Зверев указал пальцем на усатого мужика, что с перевязанной шеей покоился на сене. Галина глянула и обмерла. То был Трофим Вдовыченко — неустрашимый командир Азовского корпуса, последнее время скрывавшийся в соседнем хуторе. Видал его и дедушка, недавно встречались.

— Цэ хтось чужый, — глухим голосом отвечал пасечник.

— Ты, рухлядь, что… считаешь меня оболтусом? — злобно зыркнул Зверев. — Да его же здесь каждая собака нюхала! Отстреливался, гад, до последнего и в себя пулю всадил. Нам повезло — дышит. Не будь ты древним, дед — вот слово большевика — шлепнул бы тебя на месте за ложь. А так… патрон жалко.

Тут подошел старший красноармеец, производивший обыск, доложил:

— Ничего нет.

— Ну, пчеловод, молись, что припасы у нас на исходе! — рыкнул Зверев. — Этот бандит — Вдовиченко. Слышал? Вместе с сообщником двенадцать моих молодцов ухлопал. А ты… Бедняк, называется. Дерьмо ты несознательное! По коням!

Отряд покинул хутор, а его обитатели всё смотрели вслед карателям, опасаясь, что возвратятся.

— Пропал герой, — вздохнул дедушка Максим. — Редкой справедливости земляк. Помню его еще пацаном.

— Куда повезли Трофима? — спросила Галина. — Не иначе, як в Александровск. Там теперь центр губернии.

— Туда, туда, — кивал пасечник. — Ой, та в мэнэ ж рыба в капусти валяется! Пишлы жарыть и мэдовухы выпьем за його здоровья. Жывый же пока.

Галина чистила окуней, плотву и всё думала о Вдовыченко. Она видела уже тысячи убитых в бою, умерших от тифа, расстрелянных по приговору комиссии антимахновских дел, и сердце ее огрубело. Больные рубцы оставила в нем смерть отца, потом брата, и вот сейчас на очереди Трофим — железный воин. «Если таких теряем, — думалось, — то это всё. Последняя надежда — Нестор. Но где он? Весна кончается».

Когда сели за стол и выпили терпкой медовухи, дедушка повеселел, загоцррил погромче:

— Счастливые мы, девки!

— Та шо ж доброго? — не поняла Феня.

— На солнце смотрим, на виноград вот рядом. И чоловикы у вас е, диткы. Правильно?

Подруги переглянулись. Никто в округе не знал, кто они такие. Но Максим догадывался: по намекам, по гонору, который нет-нет да и проявлялся.

— Чьи вы — то не мое дело, — махнул рукой дедушка. — С пчелами хватает задушевных бесед. А еще когда я был дома, в Ново-Спасовке, под Рождество Христово приползла до нас сосед очка, тоже молодуха. Чую, хто-то скребется в двери. Думав, можэ, собака. Открываю — ой, Боже, — Настя лежит на снегу. А светло так, месячно. Втянул ее в хату, гладь — платье в крови. Обмыли мы ее с жинкой, перевязали, в постель уложили. Она плачет, еле голос подает. Накануне нагрянули до нас чекисты. «Де твой муж-махновец?» — требуют. Откуда Насте ведомо? У нее младенец на руках. «Обоих в расход!» — приказал командир, наверно, цэй самый Зверев. А бойцы свирепые: их повстанцы не щадят. Один интернационалист и гавкнул: «Еще две пули на них тратить!» — и выстрелил во младенца. Настя упала. Когда пришла в себя, сжимала мертвое тельце. Приползла до нас…

— Живая? — в один голос спросили Феня с Галиной.

— Хто зна. Давно дома нэ був. Так что мы счастливые!

Спустя несколько дней, перед рассветом, хуторские собаки подняли гвалт. Феня с наганом выскочила во двор. За кустами маячили верховые.

— Кто вы? — спросила.

— Убери псов! Свои!

Она осторожно приблизилась к забору.

— Не узнаешь меня? — послышался родной голос.

— Пантюша, ты? — воскликнула Феня, еще не веря, что прибыл муж, Каретник. Тот грузно спрыгнул с коня, толкнул ворота, схватил жену на руки и зацеловал. Из хаты уже вышли Галина и пасечник.

— Скачи до Батьки. Скажи, нашли! — радостно велел Пантелей своему разведчику, и вскоре даже в заброшенных хатах появились огни, запахло жареным мясом. Выставили караулы. Прибыл и отряд во главе с Махно — человек триста. Галина обняла мужа и плакала от радости.

— Жив, жив, — повторяла, как воробей.

Дед Максим смотрел на нее и качал головой. «Яка птыця тут хоронылась!» — думал с запоздалым страхом.