Нестор Махно

Подобная наивность не была свойственна Фрунзе, но гнев и сделанные ранее хвастливые заявления не позволяли серьезно взглянуть на случившееся. Он продолжал: «Всех начальников, независимо от их служебного положения, и их военкомов, виновных в непринятии соответствующих мер и халатном отношении к своим обязанностям, предать суду Ревтрибунала».

Текст этого, явно истерического, приказа передали. Начальника дивизии Николая Ефимова допрашивали и вскоре, по-видимому, не без протекции Троцкого, приняли… слушателем академии Генштаба! Не пострадали и другие.

Кадровые офицеры посмеивались над штатским Фрунзе. Главком Каменев окрестил его последнюю операцию как «Андреевский конфуз». Они оба, однако, и мысли не допускали, что это уже не гражданская война — открытая агрессия. Ведь украинское советское правительство, пусть и приехавшее из Москвы, не имело даже формального договора с Россией о вооруженном вмешательстве.

Ветер швырял в лицо крошки чернозема, смешанного со снегом, и секретарь Совета революционных повстанцев Петр Рыбин, что ехал на штабной тачанке, кутался в одеяло. Но степная метель все равно залепляла глаза, холод лез под полушубок, за шиворот. Бугры, куда они то и дело выкатывались из балок, были голыми, без единого кустика. «Лысина же! Как они тут ютятся?» — удивлялся Петр, с детства привыкший к совсем другим, затишным северным деревням. Там, казалось, и снег помягче, и пурга не столь свирепа. Юг называется. Да тут хуже, чем на полюсе!

Последние дни были кошмарными. Из Конских Раздоров армия повстанцев потянулась в Федоровку, где и заночевала. Перед рассветом, однако, ударили орудия, поднялась паника. Кто наступает, откуда? Бес его разберет. Петр еле успел одеться, вместе с другими бежал по кладбищу, споткнулся, упал на свежую, черную могилку. Потом, правда, затихло. Батько взял инициативу в свои руки. Красных потеснили, даже пленили их полк. Но подоспели новые карательные части с броневиками. Косили уже партизан, которые улепетывали, потеряв знамя, пушки, обоз.

Местность была хорошо знакомая командирам, сёла — свои, коней меняли на ходу, и это позволило оторваться от преследователей. А их, как говорили в штабе, собралось вроде в десять раз больше, чем махновцев. Ринулись в Донбасс. Там чуть отдохнули, покуражились и назад. Опять заняли Федоровку. Но покоя не нашли. Разведка донесла, что ночью будет налет. Штатскому Рыбину казалось — это уже всё, конец! Комиссары озверели, загнали их, обложили, как волков.

Батько и здесь нашел-таки хитроумный выход. Оставил на окраине села захваченную накануне тяжелую гаубичную батарею, приказав бить напропалую.

— А куда целить-то? — спросил бывший фейерверкер.

— Да в белый свет, як в копеечку, — усмехнулся Махно. — Пали, и всё!

Армия же, около трех тысяч конников и тачанок, в ночной метельной кутерьме подалась к Гуляй-Полю, где ее ну никак не ждали. Глупо ведь бежать в район, запруженный карателями. Глупо! На том и строился весь расчет. Вдруг разведчики принесли тревожную весть: навстречу валит Интернациональная бригада.

— Глядите в оба! — потребовал Батько. — Главное — не столкнуться. А там — хай ищут ветра в поле!

Слева, во мгле, действительно мерещилось что-то. Оттуда вынырнули всадники.

— Какая часть? — прокричал передний.

— Свои, товарищ! Пятая Кубанская. Подъезжай!

— Вы сбились. Федорово назад! — попытался объяснить командир венгерского эскадрона, но вмиг был обезоружен. Взяли и его спутников, подвели к Махно.

— Пойдете, мадьяры, с нами? — вроде так спросил он. Ехавший сзади Рыбин точно не расслышал. Венгры, видимо, отказались. Попробуй тут сориентироваться, если минуту назад был убежденным большевиком. Пленных раздели, еще раз спросили:

— Пойдете с нами? Нет?

— Нет! — и их порубили.

А во тьме всё громыхала оставленная для приманки гаубичная батарея. К ней и спешили интернационалисты. Обнаружив обман, они вступили в перестрелку… с буденновской дивизией, что вошла в село с другой стороны!

Повстанцы же убегали из кольца окружения. Под утро в глухом хуторе Левуцкого их разведка заметила дым костра. Там грелись часовые, охранявшие штаб Петроградской бригады красных курсантов. Вспыхнула перестрелка. Когда Петр Рыбин подъехал, пленных уже вывели на улицу. Светало. Кукарекал петух.

— Ты кто? — сидя в тачанке, спрашивал Нестор Иванович одного из пленных, подтянутого, в темно-коричневом френче.

— Я комбриг генерал Мартынов.

— Царский чин, что ли?

— Именно так.

— А почему служишь большевикам?

— Это мой сознательный выбор, — с достоинством отвечал пленный.

— Батько, та цэ ж вин, мабуть, и стрэляв Сэмэна Карэтныка! — воскликнул Алексей Марченко. — Ты, Мартынов, был в Мелитополе?

— Да, был, — не скрывал генерал.

— А кто у вас комиссар? — спросил Алексей.

— Я… Военком бригады Дгэбуадзе, — из толпы пленных выступил здоровяк в белой нательной сорочке. Смотрел исподлобья, сурово.

— Не забыл моего друга Каретника? — Марченко со звоном выхватил саблю из ножен.

— Помню. Достойно вел себя перед смертью. Не суетился. Курил.

Сидевшая рядом с Махно Галина сказала:

— Уймись, Алеша. Это… пленные.