Читаем Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре полностью

Принято утверждать, что советская власть в это время активно истребляла всякую художественную изобретательность и привечала посредственность. Кроме того, считается, что подлинные таланты покидают поле культурного производства в такие застойные периоды. Но неужели не было никаких художников – благо– или злонамеренных, – которым удалось бы совершить эстетические открытия в рамках этой системы? На 10-м пленарном заседании Союза писателей в 1945 году Александр Твардовский говорит о беспрецедентной ситуации, в которой оказались многие солдаты в послевоенное время, и о необходимости отобразить этот опыт в литературе. На том же пленуме Анна Караваева обсуждает проблему создания искусства, которое смогло бы адекватно передать пережитое людьми в ходе недавней войны:

…[н]адо осмыслить то вдвое неповторимое, что внесла война в нашу жизнь, чем обогатила наших людей великая битва за родину. Поиски нового связаны с новаторством в литературе. Было время, когда новаторством считалось или словотворчество, или своеобразие остроумного приема. Наша советская литература, пройдя вместе с народом сквозь огонь и испытания Великой Отечественной войны, очистилась от всяких внешних наслоений и излишеств, от погони за эффектом, она стала много проще и строже. Нам стали ближе, чем когда-либо, художественные традиции русской классической литературы. И когда мы говорим сейчас о новаторстве, мы должны иметь в виду новаторство внутреннее, смысловое. Оно требует от писателя большой вдумчивости, зоркости, наличия «чувства нового»[561].

Караваева полагает, что «Панфиловцы на первом рубеже (Повесть о страхе и бесстрашии)» Александра Бека и «Гвардейцы» Юрия Лебединского добились этих целей: они отмечены этим «внутренним, смысловым новаторством». Но что же имеет в виду Караваева, говоря о «чувстве нового»? Проблема поиска своего места в коллективе после ужасающей травмы имеет достаточно универсальный характер, чтобы к ней можно было подойти с разных точек зрения. Великая Отечественная война была коллективным опытом, поглотившим множество уникальных частных трагедий, и после ее завершения людям, которые понесли тяжкие личные потери, пришлось заново вливаться в общество, коренным образом преобразившееся в ходе немецко-фашистского вторжения. Художник, задумчиво взирающий на чистый холст на картине Гелия Коржева «В дни войны» (1954), – это не романтик, ждущий вдохновения от музы, но слуга народа, выражающий свою потребность в социальном заказе. Тут имеет место художественное одиночество совершенно иного типа. Пустой холст обращен к зрителям – как на самой картине, так и в ее интерпретационном контексте, и взгляд субъекта обращен к горизонту, который уже не является сталинским, но остается советским и социалистическим. И он пуст. Холст декларирует потребность в новых формах.

По окончании Первой мировой войны авангард представлялся уникальным выразителем обновленной реальности. А потом постепенно выяснилось, что советское искусство призвано было заполнить образовавшийся ценностный вакуум, и советский художник должен был стать, по сути, должностным лицом – героем, которого принимает коллектив и который отображает опыт этого коллектива в открытом диалоге, а не в герметичной камере индивидуалистского, самоотверженного творчества. Окружающую действительность эти художники должны были изображать как наполненную вечными ценностями, то есть такими, которые пережили даже ужасы сталинского террора и войны.

Новое и старое

В 2010‐м, собирая материал для своей книги о лечебно-профилактических учреждениях в СССР, я случайно забрел в ведомственный санаторий, откуда меня тут же выдворили, но не преминули продемонстрировать красивую соцреалистическую картину, которой работники санатория, очевидно, чрезвычайно гордились. Это и правда был весьма удачный образец традиции, но меня удивило, что им так важно было похвастать картиной перед незваным иностранцем. Отметив про себя долговечность их любви и святую веру в то, что я эту любовь разделю, я в то же время признавал, что сам, как правило, не склонен искать значительных достижений в подобных произведениях.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология