Неспелый колос

Одиннадцать километров от их обиталища до Сен-Мало не показались ему слишком уж утомительными. Ветерок с моря подталкивал его в спину, а во время двух длинных спусков грудь под распахнутой рубашкой приятно холодило. Но обратный путь внушил ему отвращение к лету, велосипеду и собственной предупредительности. К концу августа на землю пал июльский зной. Теперь Флип ногами вперёд скользнул в жёлтую траву и облизал с губ тонкую пыль безлюдных дорог. От усталости под глазами набухли тёмные мешки, словно он только что боксировал, на его голых бронзовых ногах, торчавших из коротких спортивных штанов, белые шрамы, чёрные багровые ссадины запечатлели летопись каникулярных вылазок к морю и лазанья по скалам.

«Зря я не захватил с собой Вэнк, – усмехнулся он. – Вот было бы забавно!» Но голос другого Флипа, Флипа, влюблённого в Вэнк, затворившегося в своём не по летам стойком влечении, будто осиротевший принц-наследник – в слишком просторном дворце своих предков, ответил первому злобному голосу: «Стоило бы ей только пожаловаться, и ты на себе донёс бы её до самого дома…»

«Это далеко не очевидно», – возразил злой Флип. А Флип влюблённый на этот раз не осмелился его оспорить…

Он лежал у стены, над которой возвышались голубые сосны и матовые осины. Флип знал все закоулки побережья ещё с тех пор, как научился ходить на двух ногах и ездить на двух колёсах. «Это вилла «Кер-Анна». Слышно, как движок работает, ток подаёт. Интересно, кто её снял на это лето?»

Мотор за стеной задыхался, как собака, которую мучит жажда, а кроны серебристых осин шептались под ветром, будто вода маленького ручейка. Умиротворённый, Флип смежил веки.

– Сдаётся, вы заработали стакан оранжада, господин Флип, – произнёс спокойный голос.

Открыв глаза, Флип в перевёрнутом виде, словно отражённое в воде, увидел склонённое над ним женское лицо. Это опрокинутое лицо имело чуть полноватый подбородок, тронутые яркой помадой губы, нос с хорошо видными при взгляде снизу тонкими нервно прижатыми ноздрями и два тёмных глаза, казавшиеся при таком ракурсе двумя узкими полумесяцами. Всё лицо цвета светлого янтаря улыбалось с отнюдь не дружелюбной непринуждённостью. Флип узнал Даму в белом, застрявшую в своём автомобиле на песчаной дороге, ту, что обратилась тогда к нему, назвав сначала «малышом», а потом «мсье»… Он вскочил на ноги и церемонно поздоровался. Скрестив на белом платье обнажённые по локоть руки, она разглядывала его в упор с головы до ног, как и при их первой встрече, а затем совершенно серьёзным тоном осведомилась:

– Мсье, вы не носите никакой или почти никакой одежды в силу данного обета или по природной склонности?

Кровь бросилась ему в лицо, уши покраснели, в висках застучало.

– Вовсе нет, мадам! – чуть не плача, выкрикнул он. – Просто мне нужно было отвезти на телеграф депешу к одному из клиентов отца. А никого другого в доме не оказалось: не посылать же Вэнк или Лизетту в такую жару!

– Не надо закатывать мне сцен, – произнесла Дама в белом. – Я чрезвычайно впечатлительна. Могу разрыдаться из-за пустяка.

Её слова и бесстрастный взгляд с мерцающей потаённой усмешкой больно задели Флипа. Он схватился за руль велосипеда, резко поставил его на колёса, словно потянул за руку оступившегося ребёнка, и уже собрался вскочить в седло.

– Выпейте же стакан оранжада, господин Флип. Уверяю, это не помешает.

Он услышал скрип отворившейся калитки в углу ограды; попытка бегства привела его прямо к открытой двери, аллее, обрамлённой предсмертно-багровыми розами, и к Даме в белом.

– Меня зовут госпожа Дальре, – представилась она.

– Флип Одбер, – поспешил откликнуться Флип. Она рассеянно кивнула и произнесла «А-а…», означавшее: «Пусть так, мне всё едино».

Она сопроводила его до порога, безучастно подставляя жаркому солнцу туго приглаженные блестящие волосы. У него вдруг разболелась голова, словно после солнечного удара. Идя рядом с госпожой Дальре, он впал в полуобморочное состояние и ждал, что вот-вот лишится чувств и это освободит его от надобности думать, выбирать и повиноваться.

– Тотот, оранжаду! – крикнула госпожа Дальре. Флип вздрогнул и очнулся. «Вот стена, – сказал он себе. – Она невысока. Сейчас перемахну через неё и…» Он, однако, не докончил: «…и буду спасён». Вступая на ослепительно белое крыльцо и уставясь на столь же белое платье шедшей впереди дамы, он призывал на помощь всю дерзость, какую имел в свои шестнадцать лет: «А что тут такого? Не съест же она меня!.. Если ей уж так хочется пустить в дело свой оранжад!..»

Он вошёл и неуверенно остановился в совершенно тёмной, укрытой от мух и солнечных лучей комнате. Там было прохладно: жалюзи и занавеси на окнах не пропускали дневной жар. У него даже перехватило дыхание. Его колено упёрлось во что-то мягкое, он оступился и рухнул на какую-то подушку, услышал непонятно откуда сдавленный демонический смешок и чуть не заплакал от тоскливой беспомощности. Его руки коснулся ледяной стакан, и голос госпожи Дальре произнёс:

– Не пейте залпом. Тотот, ты сошла с ума, зачем было класть лёд: в погребе и так холодно.