Неслучайный сосед

Успокоившись немного после визита Ильи, решила позвонить папе. Не знаю, что он хочет сказать, но я готова это услышать. Возможно, если бы он попытался связаться со мной раньше, я бы просто не стала с ним говорить. Но что-то во мне изменилось. Обида и злость стали блеклыми, почти исчезли. Осталось только чувство неприятного осадка. Прошлое потихоньку уходило назад, разрешая настоящему заполнить все ниши и раны.

Звонить отчего-то было страшно. Навернула несколько кругов по комнате, прижимая прохладную руку ко лбу, села на уголок дивана и нашла номер в телефоне. Палец замер над кнопкой вызова и быстро опустился на дисплей.

– Полина? – услышала я удивлённый, взволнованный голос папы, который болезненно отозвался в сердце.

Я глубоко вздохнула и быстро выдохнула.

– Да, пап, привет, это я.

– Спасибо, что нашла время позвонить, – сказал он, и теперь пришло время удивляться мне.

Папа никогда не был мягким. Жёсткие слова, жёсткие ответы, никаких поблажек никому. Кроме меня, разумеется. Но и со мной он часто общался так, как общается на работе с подчинёнными. Я привыкла к этому и особо не замечала, а вот многие пугались. Только с новой женой он стал помягче, и только без посторонних. Он был военным и не терпел своеволия или неисполнения обязательств и распоряжений. Даже в семье. Когда раньше я размышляла о том, почему ушла мама, то думала, что не каждый выдержит жить в таком режиме. И только в последние годы он стал постепенно меняться. Когда я стала встречаться с Максом и папа увидел нас вместе, я думала, разразится буря. Отцу никогда не нравились такие парни. Он их называл пижонами, щеглами и всякими другими словечками. Я не на шутку испугалась, но гроза миновала. Они о чем-то поговорили, без меня. А через несколько дней папа позвонил и сказал, что Макс чист и с законом у него проблем ранее не было.

– Ты хотел поговорить? – спросила я.

– Да. Полина, мы собираемся в Европу слетать, на две недели. В ближайшие дни будем подавать документы на оформление визы. Полетишь с нами? Мы возьмём машину там, чтобы было удобнее передвигаться. Можем тебя в Германии оставить, если пожелаешь.

– Подожди. Пап, зачем меня в Германии оставлять? – не поняла я.

– Твоя мама живёт там уже лет пять. Я думал, ты с ней связалась и знаешь об этом.

Сердце заколотилось. Увидеть маму? Полететь в Европу ради этого? Как это неожиданно! Конечно, я не раз думала о том, что нужно с ней встретиться. Но чтобы так скоро…

– Злишься? – вдруг спросил папа.

– Злюсь. Немного. На тебя немного, на неё больше, – призналась я.

– Я не должен был лишать тебя права выбора, – ответил он и запнулся. – И её. Она хотела уйти, хотела оставить меня одного. И если твою мать я отпустил, смирился со временем, то тебя потерять не мог. Ты ведь моя дочь, как бы я без тебя?

В его голосе было такое отчаяние, что у меня слёзы в глазах встали.

– Я любил её, Поль. Безумно… любил, слишком. Больше, чем… больше чем нужно. А она… меня нет. У нее была первая любовь, которую она так и не смогла забыть… что бы я ни делал для неё… она всё равно не смогла полюбить меня.

Слова давались ему с трудом. Папа вообще никогда о подобном не говорил. О чувствах. Слова, пропитанные старой болью, рвались.

– Пап, всё, проехали, – сказала я, не в силах слышать это.

– Я всеми силами препятствовал, не дал тебя забрать. Она даже в суд не могла обратиться, никуда не могла, я запретил, угрожал. Я поступил ужасно, по отношению к ней и тебе. Но дочь, пойми, я бы умер без вас.

С моего лица срывались слёзы. Я так и сидела, уткнувшись головой в руку и рыдала. Вспоминала, как папа вытаскивал меня из той ракушки, в которую я забралась тогда и закрылась. Как мы вместе с ним вечерами играли в настольные игры, учились готовить еду, находя разные рецепты в книгах. Как однажды меня вызвала завуч в учительскую, и там, за закрытой дверью, она с другими учителями устроила настоящий допрос. Спрашивали про родителей, в том числе какие-то личные вопросы задавали, а когда я противилась отвечать и сказала, что их это не касается, стали орать и грозить отчислением. Тогда мама Дашки (они ещё не жили с нами) защищала меня, и увела от них, а потом позвонила моему папе. На следующий день он им такое устроил, что больше со мной вообще не заговаривали на посторонние темы. И даже ученики стали относится иначе и перестали задирать. Он всегда меня защищал и старался для меня.

– Пап, это в прошлом, – проговорила я, сквозь всхлипы. – Этого уже не изменить, и теперь мне нужно время, чтобы научиться жить с этим знанием. Спасибо, что рассказал. По поводу поездки я подумаю, ладно?

– Хорошо. И знай, Полина. Всё, что я делал, я считал, что делаю во благо. Что тебе так будет лучше.

– Я поняла, пап. Знаю. Как у вас дела? – спросила я, желая перевести тему.

– Нормально. Ты сообщи тогда решение до следующего понедельника.

– Конечно.