Несломленная

Через шесть месяцев после фиаско с немецкой академией нам сообщают, что наши австралийские визы оформлены. Не осталось никаких препятствий, и мы скоро уедем из Сербии. Отец рад, что бумажная волокита закончилась. Но и он не рад, что нужно уезжать. Мне по-прежнему очень жалко расставаться с друзьями и этим новым домом, который я полюбила.

Отец объявляет, что прощаться мы ни с кем не будем. Через двое суток, говорит он, мы покинем Сомбор, и нас ждет длинное путешествие с автобусами, пересадками и самолетами. Он еще раз подчеркивает, что никто не может об этом знать, даже мой тренер.

С Йосипом я хочу попрощаться больше всех, но папа непреклонен. «Нет», – повторяет он. Так я и не скажу ему спасибо за то, как сердечно он поддерживал меня и всю нашу семью. Мне так обидно, что папа не разрешает нам с ним проститься. Но, к моей радости, через сутки он смягчается и сам звонит Йосипу сказать, что мы уезжаем, и поблагодарить его за все. Для Йосипа это шок, и он очень-очень расстроен. Сначала он уговаривает нас остаться, но потом соглашается и говорит, что понимает. Больше мы с ним никогда не увидимся.

Папа уступает еще кое в чем: в последний момент он разрешает мне попрощаться со школой. В утро, когда я в последний раз вхожу в сомборскую школу, идет дождь, и это вгоняет меня в еще большую тоску, когда я стою перед классом и говорю, что уезжаю в Австралию. Перед собой я вижу расстроенные лица, потом мы обнимаемся. С каждым следующим прощанием мне все грустнее, и из прямоугольного здания школы я выхожу под дождь уже совершенно несчастной. Я плачу.

Мы уезжаем вечером 21 июня 1994-го – жутковато, что это именно тот день, в который мы тремя годами ранее уехали из Осиека. Я прощаюсь с Павле и бабушкой, но уезжать от них мне не так уж печально.

У нас всего три чемодана вещей и моя сумка с ракетками. Из Сомбора мы на автобусе едем в Белград, где ночуем в замызганном отеле. Утром мы загружаемся в грязный вонючий автобус, по виду которого и не скажешь, что он в состоянии проехать десять часов до столицы Румынии Бухареста, откуда у нас самолет. В автобусе тесно, сыро и воняет. Некоторые пассажиры сидят в проходе. Поездка ужасная. Дышать нечем, кондиционера нет. Мой брат мечется между мной и мамой. Я чувствую, как настроение отца мрачнеет с каждым часом.

Пока мы едем по сельской местности на север в сторону Румынии, меня опять накрывает тоска по школьным друзьям, от которых я уезжаю.

Наконец мы пересекаем границу и вылетаем из Бухареста в Афины. В Афинах мы пересаживаемся на самолет Olympic Air в Сидней. Когда самолет уже разгоняется на взлет, меня обуревает жуткий страх. Когда мы взлетаем, я оставляю позади жизнь, в которой у меня было свое место. В Осиеке я была счастливым ребенком. В Сомборе я повзрослела и стала сильной и уверенной в себе, несмотря на неуравновешенность и жестокость отца.

В Австралии эта девочка быстро исчезнет.

2. Австралия, 1994

Мы все вчетвером спим на старом двуспальном матрасе на грубом полу нашей крошечной двухкомнатной квартирки. Папа, мама, Саво и я изгибаемся как можем, чтобы уместиться на тесном матрасе и попытаться уснуть. Все наше имущество – это этот матрас и холодильник, который всю ночь гудит и громко трещит. В квартире темно и холодно, и вокруг нас бегают большие тараканы.

Первую неделю в Австралии мы провели у моей двоюродной бабушки Катицы, которая живет за углом. Потом она сказала, что с нее довольно, и мы нашли это место. На прощание она подарила нам матрас и холодильник. Как беженцы мы получаем государственное пособие, но убитая квартира – единственное, что мы можем позволить себе на эти деньги.

Я пребываю в тотальном культурном шоке. С самого нашего приезда я ничего не вижу от тоски по дому. Я несчастный, потерянный 11-летний ребенок без какого-либо знания английского. Бетонный пейзаж западного Сиднея с его многоэтажками красного кирпича и безжалостным солнцем совсем не похож на дом. При этом я прекрасно понимаю, что о возвращении домой не может быть и речи.

Все первые четыре недели в Сиднее папа проводит в безрезультатных поисках теннисных кортов и тренера. Один за другим возникают препятствия, от которых глаза наливаются кровью. Никто из нас ни слова не знает по-английски, у нас нет машины, почти нет денег. Две мои ракетки так и лежат в сумке нетронутыми в углу нашей тесной квартиры.

С каждым новым днем настроение отца ухудшается. Он весь кипит от раздражения, и мы все ходим по струнке еще больше, чем когда-либо. Пока я не начну бить по мячу, его мечта не начнет осуществляться, и это создает у нас дома просто невыносимое напряжение. К тому же я чувствую, что ему тоже некомфортно в этой новой стране, что он Австралию практически ненавидит.

Но потом нам наконец улыбается удача. По пути в местную пекарню, которую держат сербы, папа видит еще одного серба, который открывает багажник своей машины. Внутри рассыпаны теннисные мячи. В глазах отца это, наверное, выглядит как россыпь неоново-желтых бриллиантов. Он воодушевленно подходит к мужчине и заговаривает с ним по-сербски.