Нескромные сокровища

«Итак, я хотел бы, чтобы моя любовница, – продолжал Амизадар, – отличалась красотой, умом, чувствительным сердцем, а главное, скромностью. Я желал бы, чтобы она ценила мои заботы о ней и не выпроваживала бы меня за дверь ловкими минами; чтобы она раз навсегда сказала мне, что я ей нравлюсь, чтобы она сама сообщила мне, чем я могу еще больше ей понравиться; чтобы она не скрывала от меня завоеваний, какие я сделаю в ее сердце; чтобы она слушала одного меня, смотрела только на меня, думала и мечтала лишь обо мне, любила меня одного, занималась только мной; чтобы все ее поступки убеждали меня в этом; и чтобы после окончательной победы над ней я увидел, что всем обязан моей и ее собственной любви. Какой триумф, сударыня! И какое счастье для мужчины обладать такой женщиной!»

«Но, мой бедный Амизадар, ты бредишь, честное слово! Ты нарисовал мне портрет женщины, каких нет на свете».

«Извините меня, сударыня, но такие есть. Признаюсь, они редки. Но все же я имел счастье встретить подобную женщину. Увы! Если бы смерть не похитила ее у меня, – ибо таких женщин отнимает у нас только смерть, – я, вероятно, и теперь находился бы в ее объятиях».

«Но как ты вел себя с ней?»

«Я любил ее безумно; я не упускал случая доказать ей свою нежность. Мне доставляло сладостное удовлетворение видеть, что знаки моей нежности хорошо приняты. Я был верен ей до мелочей. Она платила мне тем же. Мы спорили лишь о том, кто из нас меньше и кто больше любит другого. В таких маленьких распрях развивалась наша страсть. Никогда мы не бывали так нежны, как после испытания нашего сердца. За нашими объяснениями следовали самые бурные ласки. О, сколько любви и правдивости было в наших взорах! Я читал в ее глазах, она в моих, о том, что мы оба пылаем одинаковым и взаимным жаром».

«И к чему все это вас приводило?»

«К радостям, неведомым смертным, менее влюбленным и менее правдивым, чем мы».

«Итак, вы наслаждались?»

«Да, я наслаждался благом, которым бесконечно дорожил. Если уважение само по себе не действует на нас опьяняюще, оно, во всяком случае, содействует опьянению. Мы раскрывали сердце друг перед другом, и вы не поверите, насколько выигрывала от этого наша любовь. Чем больше я наблюдал свою возлюбленную, тем больше открывал в ней достоинств и тем в больший восторг я приходил. Я провел у ее ног полжизни и жалею, что не всю целиком. Я составлял ее счастье, она – мое. Я всегда встречал ее с радостью и покидал с печалью. Так мы жили. Посудите же сами теперь, сударыня, достойны ли жалости чувствительные женщины».

«Конечно, нет, если правда все, что вы мне рассказали; но мне трудно поверить. Разве так любят? Я думаю также, что страсть, подобная той, какую вы испытали, должна приносить наряду с наслаждениями и большие беспокойства».

«Они были у меня, сударыня, но они были мне дороги. Я испытывал иной раз ревность. Малейшее изменение, замеченное мной в лице моей возлюбленной, зарождало в глубине моей души тревогу».

«Какое сумасбродство! Приняв все это во внимание, я заключаю, что лучше уж любить, как любят все: выбирать мужчину по своему вкусу, сохранять при себе, пока это доставляет удовольствие; бросать, когда надоест или придет фантазия взять другого. Непостоянство доставляет разнообразие наслаждений, неизвестных вам, немеющим от страсти».

«Признаюсь, такой образ действий подходит щеголихам и распутницам, но человек чувствительный и деликатный не может к нему приспособиться. Самое большее, – это может его позабавить, если сердце его свободно и ему хочется сделать некоторые сравнения. Одним словом, женщина легкомысленная мне ничуть не по вкусу».

«Ты прав, дорогой Амизадар. Твой образ мыслей меня восхищает. Но любишь ли ты кого-нибудь сейчас?»

«Нет, сударыня, если не считать вас, но я не решаюсь вам сказать»…

«О мой милый, ты можешь мне это сказать», – возразила Фанни, пристально глядя на него.

Амизадар отлично понял смысл этих слов, придвинулся поближе к Фанни и начал теребить ленту, спускавшуюся ей на грудь. Сопротивления не было. Его рука, не встречая препятствий, скользила по ее телу На него по-прежнему устремлялись взгляды, которые он понимал, как должно. Я хорошо видело, – прибавило сокровище, – что он был прав. Он поцеловал грудь, которую так хвалил. Фанни просила его поскорее прекратить, но таким тоном, что, казалось, была бы обижена, если бы он повиновался. Поэтому он и не думал слушаться. Он целовал ей руки, вновь принимался за грудь, переходил к губам. Она не сопротивлялась. Незаметно нога Фанни очутилась на коленях Амизадара. Он стал ее ощупывать; она была тонка. Амизадар не преминул это заметить. Его похвала была выслушана с рассеянным видом. Пользуясь таким невниманием, рука Амизадара сделала новые завоевания и довольно быстро добралась до ее колен. Фанни оставалась рассеянной, и Амизадар начал уже устраиваться, когда она очнулась. Она стала обвинять молодого философа в том, что он оказывает ей недостаточно уважения, но он, в свою очередь, впал в такую рассеянность, что ничего не слыхал или отвечал на ее упреки, довершая свое блаженство.