Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

И они остались в комнате, уставленной мешками сахара, крупы и муки. На стенах висели венки лука, длинные связки коричневых сухих грибов. Под постелью Верхотурского стояло корыто, полное золотого пшена, а военкомы, подходя к своим дачным складным кроваткам, ступали осторожно, чтобы не повредить громадных глиняных горшков с повидлом и маринованными грушами, стеклянных банок с малиновым и вишневым вареньем. Они ночевали в комнате, превращенной в кладовую, и, хотя комната была очень велика, в ней негде было повернуться, ибо Марья Андреевна славилась как отличная хозяйка, а доктор имел большую практику в окрестных деревнях.

II

– Положение хуже губернаторского, – сказал Фактарович.

– Да, хуже, – подтвердил Москвин.

Фактарович подошел к окну. Площадь была пуста.

– Как много камней, – удивленно пробормотал он и спросил: – Что же делать?

– А я почем знаю? – ответил Москвин.

– Продолжать шахматное состязание, – предложил Верхотурский.

– Вам смешно, – сказал Фактарович, точно Верхотурский был в лучшем положении, чем он и Москвин.

– Пожалуйста завтракать! – крикнула в коридоре Марья Андреевна.

Они пошли в столовую. Москвин посмотрел на стол: белый хлеб, масло, мед, повидло, большая кастрюля сметаны, на блюде в облаке пара высилась гора лапши, смешанной с творогом, в глубоких тарелках редька, соленые огурцы, кислая капуста.

– Э, как-нибудь, – крякнул Москвин и сел за стол. Он первым справился с лапшой, и Марья Андреевна спросила:

– Вам можно еще?

– Большое спасибо, – сказал он и ударил под столом ногами.

– Большое спасибо – да или большое спасибо – нет? – рассмеялась Марья Андреевна и положила ему вторую порцию,

– Если можно, я тоже съем еще, – сердито сказал Фактарович и подмигнул шумно глотавшему и почему-то очень смущенному Москвину.

В столовую вошел длиннолицый мальчик в очках, лет четырнадцати-пятнадцати. К груди он прижимал толстую книгу в блестящем желтом переплете.

– А, Коля, – сказали одновременно Фактарович и Москвин.

Мальчик пробормотал:

– Здравствуйте.

После этого он споткнулся и, садясь, так загрохотал стулом, что Марья Андреевна вскрикнула.

Мальчик ел, глядя в книгу, и ни разу не посмотрел в свою тарелку…

– Вы не боитесь, юноша, угодить себе вилкой в глаз? – спросил Верхотурский.

Мальчик мотнул головой.

– Ах, это несчастье! – сказала Марья Андреевна. – У меня сердце обливалось кровью, пока я привыкла.

– Доктор, доктор, – закричала она, – завтрак давно простыл! – и, обращаясь к Верхотурскому, сказала: – Вы поверите, за тридцать лет не было случая, чтобы он пришел вовремя к столу. Вечно приходится по десять раз подогревать и носить из кухни в столовую. Прислуга его ненавидит за это.

В дверях показался доктор.

– Иду, иду, иду… Помою руки и моментально сажусь за стол.

Москвин и Фактарович рассмеялись.

– Да, – сказал Москвин – мы здесь четвертый день, и каждый раз доктор говорит: «Помою руки и сажусь обедать» – и уходит на час.

Но на этот раз доктор пришел вовремя. Он вошел стремительной походкой, откинул ногой завернувшийся угол дорожки, сорвал листочек с календаря, щелчком сбил осколок яичной скорлупы, поднял с полу бумажку и бросил ее в полоскательницу. Садясь, он ущипнул мальчика за щеку и спросил:

– Ну, как дела, будущий Лавуазье?

Коля, продолжая смотреть в книгу, сказал:

– Глупо.

– Ну так вот, – сказал доктор, потирая руки от предстоящих удовольствий вкусного рассказа и еды. – Ну так вот, могу вам сообщить все новости.

Здесь, в столовой, он смотрел на своих непрошенных гостей с радушием и любовью, так как больше всего в жизни он любил рассказывать во время еды.

Он очень обижался, когда жена, перебивая его, говорила:

– Ешь, ешь, ты меня замучишь этими историями про царя Гороха.

Теперь, радуясь слушателям, он принялся рассказывать. в городе польская кавалерия, по улицам ездят патрули, возле здания городской управы стоят четыре пулемета, у поляков колоссальнейшая артиллерия, танки, в город они придут к вечеру; это основные силы второй армии.

– Ешь, пожалуйста, уже два раза подогревают тебе завтрак. И когда доктор попробовал рассердиться, Марья Андреевна сказала умоляющим голосом, которого он особенно боялся: – Как тебе не стыдно говорить людям, поневоле живущим в твоем доме, вещи, которые им тяжело слушать? Неужели ты не понимаешь!

Верхотурский поднял голову, поглядел на Марью Андреевну, а Коля крикнул:

– Стыдно, стыдно! – и, схватив книгу, выбежал из столовой.

Доктор поднес руки к вискам и, обращаясь к Верхотурскому, сказал:

– Вот, в собственной семье.

После завтрака доктор надел на рукав перевязь с красным крестом и собрался на визиты.

– Не могу сидеть минуты без дела, – сказал он, – в любые бомбардировки хожу к больным, и черт меня не берет.

В коридоре он долго внушал Поле, что разговаривать с больными следует держа дверь запертой на цепочку и, прежде чем впустить кого-нибудь, нужно позвать Марью Андреевну.

– Ты говори: «Я без хозяйки никого не впущу», – понимаешь ты?

– Та понимаю, боже ж мий, чи я зовсим дурная? – отвечала Поля.