Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

Новому химику тоже понравилась местность, мимо которой они проезжали. Ему нравилась многоликость этого города, этот хаос маленьких домишек, садиков, нелепых переулков, из которого проступали площади и широкие проспекты новой столицы. Город лежал как глыба камня, которая постепенно освобождала скрытую в ней статую. И теперь, глядя на рабочих, строивших каменную набережную, он думал, что вся эта огромная страна высвобождает из-под строительных лесов свою величественную, мускулистую фигуру.

И еще, глядя на реку, он думал о других берегах, низких и болотистых, в которых бежала желтая и горячая, как живое существо, вода.

Выйдя на берег, они стали в очередь за морсом. Кругляк, смеясь и хлопая Николая Николаевича по плечу, выпил подряд пять стаканов. Стоявшие за ним начали сердиться, и какой-то военный, державший под руку девицу с таким серьезным видом, точно девица была отлита из стекла, крикнул:

– Послушайте, вы что хотите – мировой рекорд устанавливать? Люди пить хотят.

– Je ne comprends pas, – сказал Кругляк. – Я американский турист, – и все стоявшие возле будки рассмеялись.

Кругляк нашел, что парк с прошлого года стал чем-то хуже, а Николаю Николаевичу все очень понравилось, правда – не было американских гор.

Индуса, однако, смущало, что Кругляк все время заговаривал с незнакомыми женщинами. С одной малорослой девушкой в очень длинном голубом платье и в белом берете, стоявшем над челкой под углом в сорок пять градусов, он даже ходил под руку и, прощаясь, записал ей на бумажку номер телефона и подарил карандаш с красной головкой.

Когда они выходили из парка, Кругляк торжественно поклялся, что больше не будет ездить на фабрику в выходные дни и что восемнадцатого утром приедет в парк прыгать с парашютной вышки.

– Я бы сейчас тоже мог прыгнуть, – сказал он, – но после трех обедов это опасно. Первый прыжок нужно делать натощак.

VI

Наутро начались работы по замене цейлонского графита. Нюра пошла с бумажками к заведующим цехами, техноруку, коммерческому директору. Рамонов тащил в цех глину и нужную аппаратуру. Кругляк, опередив главбуха, выпросил у Квочина легковую машину, и Петров, «тот, который заикается», поехал в Институт прикладной минералогии за графитом.

Главбух кричал, что не привезет денег и фабрика останется без зарплаты, а Кругляк, с интересом поглядывая на него, говорил по телефону:

– Это ты, Сокольский? Да, да – Кругляк. Я только что послал к вам лаборанта. Вот, вот! Карандашей? Я послал, он передаст. Конечно, и два чертежных. Куда? На Игарку? Здорово! Зайди под выходной, обещал Крюков зайти, я его встретил в Наркомтяже. Ничего, женился, где-то в Горьком. Ну-ну, приходи, со своей закуской только. Так смотри же, не меньше чем пятьдесят кило. – Он повесил трубку и сказал главбуху: – Слушайте: единственный человек на фабрике, с которым я боюсь ссориться,– это вы. Но что делать?

И пока главбух собирался ему ответить, он ушел в цех.

– Нет свободной шаровой мельницы? – говорил он мастеру. – А это что? Нуждается в ремонте? Каком? Ну, это пустяки!

И он пошел к главному механику.

– На полчаса слесаря, – убеждал Кругляк механика, – что, в плановом порядке? Хорошее дело, ждать две недели! Тут работы на двадцать минут. – И, зная упрямство Нониуса, Кругляк сказал: – Я слыхал, вы уходите в отпуск? Ну, знаете, будь я директором, я бы вас не отпустил.

– Почему? – подозрительно спросил главный механик.

– Кроме шуток! Ведь ваш отдел – сердце фабрики, а вы – мозг своего отдела, – сказал Кругляк и прижал руки к груди.

И главный механик выписал наряд.

Новый химик перешел работать в цех.

Он любил составлять рецептуры в заваленном ящиками и мешками цеховом складе сырья. Здесь воздух был душный и теплый. Чего только не было на этом складе и чем только не пахнул здесь воздух! Парафин, воск, саломас, глина, тальк, метил-виолет, сухие лаки, наполнители, милори, каолин. Но здесь уже не было нравившихся ему смол и камедей: все это было загнано Кругляком в коробочки с образцами.

Вся левая стена склада была заставлена маленькими пузатенькими бочонками с английскими надписями. Новый химик сразу узнал эти бочонки. Он видел, как их наполнили графитом, как их грузили на платформы, как громадный кран осторожно переносил их над зеленой, как трава, водой и опускал в трюм желтопузого парохода. И какое-то несказанное удовольствие испытывал он, сидя над открытым бочонком и пропуская меж пальцев тяжелую струю графитного порошка. Графит был теплый и такой мягкий, что, казалось, облизывал руку ласковым языком. Стоило его потереть меж пальцев, и пальцы становились стального цвета, блестели, как зеркало, делались скользкими и гладкими.

И в свободные от работы минуты он запускал руку по локоть в бочонок с графитом, перебирал его, пока пальцы не касались шершавого дерева. Зачем он это делал? Он и сам не знал.

Часто в цех приходил Кругляк и говорил:

– Ну как? – и, не дожидаясь ответа, сам отвечал: – Все в порядке, я уже видел. Скоро пустим шихту на фильтр-пресса. – Он волновался, подозрительно нюхая графит, сердито говорил: – Ой, помол, помол!