Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

Сорванные ветром ставни хлопали, и прохожие вздрагивали – им казалось, что снова над городом рвутся снаряды. Их путал шорох ветвей, грохотанье жести на крышах, гневные глаза красноармейца с несорванного плаката: «Шкурник, иди на фронт!» Все говорило о призрачности покоя, обещанного полковником Падральским.

А когда по главной улице поспешно прогрохотали орудия легкой батареи и куда-то поскакали с бело-красными флажками кавалеристы, в городе родился слух, что большевики снова перешли в наступление, что дивизии, переброшенные с южного фронта, разбили поляков.

Верхотурский ходил по комнате, заложив руки за спину. Вот он зацепился ногой за торчащее тугое ухо мешка и так остервенело пнул по мешку ботинком, что поднялось облачко муки и светлым пятном легло на пол.

Верхотурский подошел к стене, сорвал объявление о турнире и, скомкав его, сердито бросил.

– Факир, – сказал он, – за такие вещи надо исключать из партии. Вместо того чтобы спокойно подождать два дня… – и он наступил на объявление.

По всему было видно, что и ему нелегко давалось спокойное ожидание. Лишь когда пришел Коля, Верхотурский перестал ходить по комнате. Почему-то присутствие этого худого, нескладного мальчика успокаивало его.

– Товарищ Верхотурский, сердито сказал Коля, – возьмите меня с собой!

– Ку-уда? – рассмеялся Верхотурский. – Коля, – сказал он и сам удивился своему голосу, – Колюшка, тебе ведь нет еще пятнадцати лет; ей-богу, это получится по Майн Риду, над которым ты смеялся.

Подбородок Коли отвис, углы губ опустились, лицо сделалось от этого совсем длинным, и Верхотурский, глядя на него, проговорил:

– Ты, брат, не знаешь, какая чудесная жизнь лежит перед тобой. – Он закрыл глаза и покачал головой. – Какая жизнь, ах какая жизнь! Наука, музыка, вот эта самая медицина, которую мы здесь, сидя с тобой, освистали. Какие у нас будут врачи, ученые, писатели!… И ты один из них, Коля.

Но лицо Коли не сделалось веселей, хотя он внимательно слушал про чудеса будущей жизни.

– Знаешь что? – сказал Верхотурский. – Ты приезжай ко мне в Москву, как только наладится движение, напиши и приезжай. Условились? – Он обнял Колю за плечи и вдруг поцеловал его в висок. После этого он рассердился и сказал: – Извлеки-ка Москвина из кухни, продолжим наши занятия.

Марья Андреевна весь день ссорилась с мужем и поэтому особенно нежна и внимательна была к Москвину и Верхотурскому.

– Вы будете купаться, – сказала она Верхотурскому, – сегодня стирка и есть горячая вода в колонке.

Марья Андреевна подробно объяснила ему, что ванну не следует делать слишком горячей, что ни в коем случае нельзя становится босыми ногами на каменный пол, что тотчас после ванны нужно лечь и укрыться, ужин ему принесут в постель.

Она погладила его по плечу и сказала:

– Когда я думаю о вас, мне хочется плакать: вы старше доктора на несколько лет, а у вас нет ни семьи, ни уюта, ни дома. Вечный вы странник!

– Ничего, ничего, – утешил ее Верхотурский, – я привык.

Он пошел в ванную комнату, а Москвин отправился с Полей на чердак развешивать белье.

После ванны Верхотурский, войдя в комнату, посмотрел на пустую кровать Фактаровича и сказал:

– Эх, Факир, Факир…

Он сидел, спустив ноги с кровати. Из столовой слышались звуки пианино – это Марья Андреевна играла полонез Шопена.

Тело болело после купанья, голова немного кружилась, а музыка была такой печальной и веселой, такой тонкой и капризной. От нее болело сердце, и ничего, казалось, не могло быть слаще и ненужней этой боли. А может быть, сердце болело оттого, что он не послушался Марьи Андреевны и купался в очень горячей воде?

Верхотурский открыл глаза – перед ним стоял доктор.

– Я на минуточку, – сказал он. – Должен сообщить неприятную историю: только что прибегали звать меня к человеку, с которым вы должны были завтра уехать. Он сломал себе ногу, понимаете – вносил кипу товара и упал с лестницы.

– Фу-ты, черт, как глупо! – сказал Верхотурский и, поглядев на доктора, добавил: – Не нужно огорчаться, через два дня, так или иначе, нас здесь не будет.

– Что ты, что ты! Живите здесь хотя два года, – ответил доктор.

Он ушел, а Верхотурский закрыл глаза и слушал музыку. Кажется, никогда в жизни ему не было так грустно, как в этот вечер.

Потом музыка прекратилась, и он лег в постель. Сердце тяжело хлопало, в груди кололо, иногда сердце вдруг проваливалось куда-то, и он хватался рукой за спинку кровати; казалось, что он летит.

Да, Верхотурский купался в горячей воде, и вот сердце расшалилось.

Москвин пришел с чердака, когда хозяева уже легли спать.

Войдя, он увидел пустую постель Фактаровича, и холод тревоги охватил его. Весь день он тосковал, охал, не переставал думать о товарище, а вечером совершенно забыл про него. Может быть, Фактаровича вели на расстрел, пока Москвин развешивал белье на чердаке?

Проснулись они одновременно, их разбудила Поля. Какой-то человек стоит под кухонной дверью и спрашивает их. Часы в столовой пробили три раза, было совершенно темно. Москвин побежал на кухню босиком.

Через несколько минут он вернулся.

Верхотурский спросил из темноты:

– Ну, что?