Несколько печальных дней

Ее раздражала царившая в доме интеллигентская добродетель. Как и в далекое время детства, мать почти ежедневно вспоминала о своем знакомстве с Короленко. С утра детям внушали, что они должны сами стелить себе постели, сами одеваться. Алеша выносил мусорное ведро, чистил ботинки. Даже маленького Петьку посылали в аптеку.

«Душно здесь», — думала Марья Андреевна.

Но одновременно ей становилось тревожно и тяжело. Вспомнилось, как весной тридцать седьмого года Николай написал, что его обвинили в общении с врагом народа — братом Виктором — и что ему грозит беда. Он просил Григория Павловича написать в партийную организацию завода, удостоверить, что знает его в течение двадцати лет. Гриша сказал: «Не могу я сам по себе писать, меня не запрашивали, запросят — я отвечу». Она написала брату, что его письмо не застало мужа, Гриша уехал на три недели. А потом и надобность миновала — обвинения отпали. И особенно тяжело было вспоминать открытку брата: он радовался, что отъезд освободил Гришу от ненужных беспокойств. А Виктор? Какой ужас охватил ее и Гришу, когда они узнали об его аресте! Как безрассудно поступил Коля, взяв Левушку к себе!

— Зачем я здесь? — вдруг сказала она вслух. — Шура выздоровела, завтра я уезжаю в Москву.

И оттого, что найден такой простой выход, она почувствовала себя счастливой.

День отъезда прошел незаметно.

Мать сидела у печки, на ее лице было спокойное, бессильное выражение. Шура штопала Петькину курточку с золотыми пуговицами; и в этой матросской курточке с крошечными пустыми рукавами была невыносимая беспомощность. Жалость и любовь, как в первый день, когда она прочла телеграмму о смерти брата, охватили Марью Андреевну. Уже перед ее глазами стояли картины московской жизни — занятия со слушателями, лыжные прогулки, телефонные звонки подруг. И, стыдясь своего счастливого жребия в жизни, она особенно остро ощущала жалость к матери, племянникам, Шуре.

— Дорогие мои, дорогая моя, — сказала она и обняла мать, — давайте перед отъездом поговорим по душам. Мы ведь строим зимнюю дачу. Давайте все там поселимся большой семьей. Алеша и Петька как в раю будут и зимой и летом. Мы там уже посадили клубнику, этим летом соберем первые ягоды. Разведем цветники, запасем сухих дров, мы с Гришей будем то в городе, то на даче с вами. Хорошо? Ладно? Условились? Ну чего же вы молчите?

Шура подняла глаза от шитья и сказала:

— Спасибо большое. Только ведь мне работать нужно — как же я на даче буду жить. Но большое, очень большое спасибо.

— И я хочу преподавать английский язык, — проговорила Анна Гермогеновна.

— Что вы, мамочка, вам пора отдохнуть, — решительно сказала Марья Андреевна, — ну, в общем, увидим, я уверена, все устроится.

Перед отъездом, уже в пальто и в шляпе, Марья Андреевна, боясь расплакаться (она дала себе слово больше не плакать), ходила по кабинету и говорила:

— Боже мой, я опоздаю, где же Шура?

Марья Андреевна подошла к матери:

— Мамочка, дорогая моя… Я вас прошу об одном. Приезжайте в Москву. Ну поймите же, дорогая моя, ведь теперь нельзя жить такой большой семьей с Шурой и детьми. Вы должны к нам поехать, Левушку надо устроить, а Шуре мы поможем со службой. Ей легче будет самой, клянусь вам. А вы к нам, мамочка, только к нам, слышите? Это мое единственное желание.

Мать погладила дочь по плечу и сказала:

— Девонька моя, не нужно волноваться, не нужно спешить, мы все решим, вся зима впереди.

— Мамочка, вы сердитесь на меня, плохую, эгоистичную? Не сердитесь? Приедете в Москву?

В комнату вошла Шура.

Она посмотрела на расстроенное лицо Марьи Андреевны и сказала:

— Анна Гермогеновна, почему вы не хотите в Москву? Ведь там хорошо.

— Шурочка, уговорите маму, — просительно проговорила Марья Андреевна. — Я сразу же вышлю деньги по телеграфу.

Александра Матвеевна жалостливо улыбнулась и развела руками.

— С богом, — решительно сказала Анна Гермогеновна, — а то на вокзал опоздаешь. Теперь вот что: я из Колиного дома не уйду. Вместе с Шурой будем тянуть. И Левушка не уйдет в казенный дом. Вместе пробедуем. Когда вышлешь деньги, я приеду, поживу у вас немного, погощу.

— Мамочка, приедете? Мы вас уговорим с Гришей!

— Обещаю — значит, приеду. Колю вспоминайте. — И она поцеловала дочь слабыми холодными губами.

Потом она почти злобно крикнула Александре Матвеевне:

— Не реветь, а то я сама зареву!

5

В Москве произошла новость. Матильда вышла замуж! Если б Марья Андреевна узнала, что за время ее отсутствия американский материк погрузился в океан или, наоборот, из океана возник новый материк, она бы меньше удивилась, чем в ту минуту, когда Григорий Павлович сказал:

— А знаешь, Димка Мохов на твоей Матильде женился.

— Что? — шепотом сказала она. — Матильда вышла замуж?

— Чего же ты так? Красивая, но не очень молодая женщина вышла замуж — более чем естественно.

— Гришенька, ты ничего не понимаешь. Меня это потрясает, понимаешь! В мозгу не умещается.

— Но почему же?

— Да я и сама не знаю почему, в том и секрет, что не знаешь почему… Ты мне лучше расскажи, как, что? Ах, негодяйка, ведь ни слова мне не сказала. Подумай, как хорошо!