Несколько печальных дней

— То есть как вам сказать, я ведь с ней вообще связи не поддерживаю официально, между нами общего — ничего. Но вообще-то я знаю, она в Казахстане работает, подала на пересмотр.

Было душно, но окно пришлось все же закрыть из-за пыли. Созревшие поля стояли широко вокруг. Вечером, после Харькова, они проезжали места, где началась жатва. На полях стояли комбайны и грузовые автомобили… «Ведь я на них работала», — сказала Горячева, и ее сердце сильно забилось.

Дом отдыха для ответственных работников был невелик, но очень удобен. Каждый отдыхающий имел отдельную комнату. К обеду давали приятное виноградное вино, всякий мог выбрать себе блюдо по вкусу. Даже сладких было несколько — мороженое, крем, налистники с вареньем. В доме отдыха Горячева редко разговаривала с Гага-ревой — они жили на разных этажах, да, кроме того, Га-гаревой часто нездоровилось, и тогда ей носили еду в комнату. По вечерам, когда становилось прохладно, Гагарева, накинув на плечи платок, с книжкой в руке прогуливалась по кипарисовой аллее над морем, ходила она маленькими шажками, часто останавливалась, чтобы передохнуть, или садилась на каменную низенькую скамеечку. Собеседников у нее не было, — одна лишь работавшая в доме отдыха старушка докторша Котова часто заходила к ней в комнату, и они подолгу разговаривали. Иногда Гагарева после ужина заходила к ней.

— Я здесь как в детском саду, — пожаловалась она, — не с кем говорить.

— Да, действительно, детский сад, — согласилась Котова, — в августовском составе нет ни одного отдыхающего старше тридцати лет. За исключением меня.

Гагарева вспомнила, как весело было в 1931 году в этом же доме отдыха, — в гостиной устраивались вечера воспоминаний, находились любители — певцы, музыканты, читали вслух, спорили по вопросам литературы.

— Да, да, — соглашалась Котова, — публика была интересная, но мне иногда круто приходилось. Тут один отдыхал — красивый, с русой бородой, у него было лежачее сердце, немного ожиревшее, и нарушенный несколько обмен веществ, подагрические боли в суставах левой руки, вот я уже и забыла его фамилию и где он работал, болезни не опасные, но сколько он мне крови испортил, как он был капризен, избалован, я даже рапорт написала в Санупр, чтобы меня освободили.

— Ах, я знаю, о ком вы говорите, — сказала Гагарева, — его уже нет, он был начальником краевого земельного управления в период сплошной коллективизации. У нас на активе как раз много об этом говорили.

— Ну бог с ним, — сказала Котова, — я уж не знаю, но здесь он был невыносим. Ночью как-то меня разбудили, позвали к нему. Сидит на постели: «Доктор, меня мутит». Я уж тогда не утерпела: «Вы объелись за ужином, стыдно вам должно быть беспокоить меня, старуху, ночью».

— Да, — задумчиво проговорила Гагарева, — всякие бывают люди.

Котова жила одиноко, и Гагаревой нравилась ее беленькая, чистая комната, маленький «отдельный» садик перед окнами. Этот садик ей казался приятней богатого и большого парка, и она охотно сидела на ступеньке — с книжкой, подле кадки с розовым олеандром.

Отдыхающие большую часть времени проводили на пляже. Но даже среди самых завзятых купальщиков и любителей солнца выделялась Горячева. Море ее поразило, и Горячева точно влюбилась. С утра она спешила завтракать, и, положив в мохнатое полотенце груш, винограду, шла по дорожке к пляжу.

— Горячева, подожди, вот покурим, вместе пойдем, ты что, боишься на двадцать одну минуту опоздать?! — кричали ей санаторные остряки. — Не бойся, на скалы номерков не вешают.