Несколько лет в деревне

И, бросив пренебрежительно лопату, он сделал движение уйти.

– Стой! – закричал я громовым голосом. – Ни с места, или я тебя на месте уложу.

Чичков остался.

Принесли пар 30 сапог. Довольно было одного взгляда, чтобы понять всё. В то время, как все сапоги были серы, с кусками высохшей на них грязи, одна пара выделялась из всех своим чёрным цветом.

– Чьи сапоги? – спросил я, беря их в руки.

– Чичкова, – ответил староста.

– Понятые, – обратился я к ним, – посмотрите – сапоги мокрые, – он говорил, что надевал их на Дмитриев день последний раз.

– У нас телёнок под лавкой, он и намочил сапоги, – отвечал Чичков.

– Хорошо, и твоего телёнка посмотрим.

Стали примеривать сапоги к следу. Чичкова пришлись точка в точку. Шаг за шагом добрались мы до места, где след, выходя на большую дорогу, пропадал в массе других. Мы направились к избе Чичкова. От дороги к избе опять показался тот же след, но двойной – от калитки к дороге и обратно.

– Туда, значит, шёл большою дорогой, – пояснил Сидор Фомич, – а назад прямиком пошёл.

У самых ворот Чичков быстро пошёл в избу.

– За ним, старики, – крикнул я, – он идёт поливать под лавкой!

Я и другие побежали за ним. Мы вошли вовремя: Чичков с ковшом в руках стоял возле лавки, собираясь плеснуть.

– После, после плеснёшь, – остановил я его за руку.

– Что такое? в чём дело? – подошёл ко мне старик Чичков с невинною физиономией, точно ничего не знал.

– Вон, мерзавец! – закричал я. – Морочь других. Скоро, голубчик, сведём с тобой счёт… Ну, теперь со следом покончено, остаётся жердь и пакля.

Сидор Фомич прокашлялся и выступил.

– Жердь, сударь, не с крыши, а с хлебника. Если б она была с крыши, один бок её был бы пригнивший, соломка к ней пристала бы, а она сухая и ровная. Не иначе, как с хлебника, а паклю надо сличить (в каждом доме своя пакля, что зависит от силы, с какою выбивают: сильный бьёт – кострига мелкая, слабый – кострига крупная).

Потребовали паклю у Чичковых, сличили, и все признали её однородною с тою, которая была намотана на жердь.

Оставалось отыскать место, откуда была взята жердь. По указанию Сидора Фомича, отправились на хлебник Чичкова. В том месте, где с большой дороги сворачивала тропинка к хлебнику, снова обозначались следы, какие были около амбаров. Посреди хлебника стоял омёт соломы, придавленный рядом жердей, попарно связанных. Одна только жердь не имела с другой стороны подруги и мочальная верёвочка, служившая для привязки другой жерди, как флажок, болталась на верхушке. На омёте сохранился свежий след другой взятой жерди.

Присутствующие стояли поражённые неотразимостью доказательств. У молодого Чичкова, до сих пор бодрившегося, обнаружился полный упадок духа. Его худое лицо как-то сразу осунулось и почернело. Чёрные маленькие глаза перестали бегать по сторонам, безжизненно и бесцельно смотрели вперёд.

– Что, Ваня, – ласково обратился к нему староста, – видно, греха нечего таить, признаваться надо?

Чичков нерешительно молчал. Мужики пристали к нему:

– Не томи, родимый, развяжи грех. Некуда, видишь сам, деваться.

После долгого молчания Чичков заговорил:

– Неповинен я, видит Бог, что неповинен. Вижу сам, что пропадать приходится; здесь пропаду, там за то спасусь…

– Врёшь, – оборвал я его. – Там не спасёшься! Здесь ещё надуешь дураков, а Бога-то уж не обманешь. Здесь тело погубишь, а там и душу.

– Чиста моя душенька, – вскинул на меня глазами Чичков. – Будет она в раю, и неугасимая свеча будет гореть перед ней.

На мгновение я смутился от его твёрдых, убеждённых слов, но, вспомнив, что эта излишняя вера и чуткость и погубили всё дело, ответил:

– Хорошо. Дело твоей совести – запираться или нет, надувай других, а меня не надуешь. Чтобы пресечь возможность тебе сговориться с родными и заодно отвечать с ними, я тебя сейчас же арестую. Отправляйся на барский двор и во флигеле жди следователя.

– Не пойду, – ответил мрачно Чичков. – Вы не смеете без власти меня сажать под надзор.

– Если я говорю, так смею. Не пойдёшь волей, силой поведу, силой не дашься – на месте уложу.

– Иди, Ваня, – сказал старик Чичков. – Господь оправдает нас.

Ивана Чичкова увели во флигель, посадили в отдельную комнату и приставили двух караульщиков. Я послал два заявления: одно – становому, другое – следователю.

До стана было вёрст 15, к следователю 20.

Старик Чичков делал отчаянные попытки пробраться к заключённому, но я принял надлежащие меры. Являлся он ко мне, пробовал и в ногах валяться, и к угрозам прибегать, – я его вытолкал.

К вечеру приехал урядник с известием, что становой поставил банки и сам не может приехать. Нарочный от следователя привёз ответ, что следователь будет через три дня. Возмущённый, я сейчас же послал нарочного к прокурору с заявлением, что, в виду оттепели, следы могут растаять, вследствие чего прошу оказать давление на следователя. С урядником же мы немедленно приступили к производству предварительного дознания. Следствие тянулось целую ночь. Я обнаружил недурные способности следователя и привёл к противоречию всех свидетелей. К сожалению, урядник был малограмотен и, в конце концов, почти не записал ничего.