Несколько дней после конца света

Они вели колонну пленных местных жителей. Одна шла впереди и дула в флейту, двое, шедшие за ней, били в барабаны. Кудрявый русский в полувоенной форме схватил его за руку и потащил в лес, но было поздно – одна из женщин взглянула на них, и опять все вокруг исчезло.

Опять вокруг не было ничего – ни стен какого-либо помещения, ни вида какого-нибудь перед глазами, не было совсем ничего – все исчезло, растворилось в этом ничто – ему казалось, что он ослеп.

Начали что-то говорить голоса у него за спиной, и опять он ничего не понимал, правда, в этот раз не понимал потому, что голоса говорили на незнакомом языке – это не был ни русский, ни немного знакомый ему татарский, а какой-то странный язык, казалось, состоящий из одних гласных.

– Где я? – спросил он. – Что вам от меня нужно?

В ответ голос что-то сказал на том же протяжном языке, и он оказался вновь среди русских, на которых наткнулся в лесу, но сейчас они все каким-то образом перенеслись в город и стояли в незнакомом дворе возле засыпанного опавшими листьями небольшого фонтана. Вокруг были высокие старые дома. С улицы, споткнувшись о перекладину ворот, вошел лысый человек в длинном плаще с рюкзаком за плечами. Он поговорил с другими русскими, потом подошел к нему, протянул руку и сказал по-английски:

– Меня зовут Рудаки. Рад познакомиться с вами, г-н Этли. Русских Этли не любил. Еще в Англии, когда он изредка сталкивался с ними, его неприятно поражало их плохо скрытое лицемерие: с иностранцами они вели себя достаточно вежливо, иногда даже подобострастно, но за этим всегда проглядывало чувство собственного превосходства и презрения к чужим.

Дядя Джервез, который долго жил в Кении говорил об африканцах: лживые, подлые, трусливые, не знающие, что такое долг и честь. Этли тогда не особенно верил словам дяди – африканский климат и виски испортили его характер, и он вечно был всем недоволен, но, пожив в России, начал думать, что старый ворчун был, должно быть, прав: если эти его негры хоть чуть-чуть похожи на русских, то у него были все основания для возмущения.

Этли поехал в Россию из-за денег. Программа так называемой технической помощи щедро платила, а Этли был беден. Через два года, накопив денежек в стране дикарей, можно было несколько месяцев не работать и не спеша подыскать себе хорошее место.

Должность у него была неопределенная – консультант по рыночным отношениям. Что это означало, никто толком объяснить не мог, да это было и не важно – как оказалось, надо было только делать вид, будто все знаешь, и вовремя писать отчеты.

Россия оказалась и не Россией вовсе, а новой страной под названием «Украина», которая отделилась от распавшейся Империи и завела себе все государственные атрибуты: парламент, президента, министерства разные и свой язык.

Страна ему не понравилась с первого взгляда. В аэропорту и в гостинице люди были угрюмые, неприветливые. Говорили все громко, перебивая друг друга, – казалось, что все вокруг все время друг с другом ссорятся.

Не понравился ему и город – столица нового государства. Прилетел он зимой: было холодно, на улицах лежал грязный снег, дома тоже были грязные, серые, а автомобили так просто поражали своим видом – заляпанные грязью, с облупившейся краской и вмятинами на боках. Пахло в городе дымом и выхлопными газами автомобилей, а от людей – и того хуже: мокрой одеждой, потом и перегаром.

В аэропорту его встречали двое: молодой начальник в усах и с непроизносимой фамилией и пожилой переводчик в засаленной дубленке по имени Алек. Английский у Алека был ужасный – он говорил на жуткой смеси книжных, не к месту выражений и американского сленга. Этли его плохо понимал, и переводчик тоже, кажется, понимал Этли с пятого на десятое.

Этли удалось понять, что усатый – начальник департамента, в котором он будет консультантом, но чем этот департамент занимается, выяснить не удалось – единственное, что понял Этли, так это то, что департамент имеет какое-то отношение к энергетике.

Устроив Этли в гостинице, начальник попрощался и отбыл, сверкнув напоследок стальными коронками. Переводчик покрутился еще немного и вскоре тоже ушел. Этли остался один.

Разглядывая убогий номер, за который, как он узнал, программа технической помощи платила двести долларов в сутки, Этли думал:

«Ужас! Куда я влип?! Но ничего, – утешал он себя, – ничего, как-нибудь проживу два года. Два года и в армии можно вытерпеть и даже в тюрьме, наверное. Зато потом – свобода и деньги. В конце концов, это не самое худшее». Он не знал тогда, как он был прав – худшее ждало его впереди.