Несколько дней после конца света

Это утро у Иванова действительно началось удачно – он нашел книги.

Он вышел рано, когда только взошло первое солнце, и даже темные очки не надел – вообще, не понятно, зачем их надевать, разве что, когда светит третье, самое яркое, солнце. Иванов не любил носить темные очки, и сейчас с удовольствием смотрел вокруг без очков и вдыхал прохладный утренний воздух. Он шел на бывший бульвар Дружбы Народов на встречу с Переливцевым. Бульвар этот никто из властей не переименовывал, просто его опять стали называть Автострадой, как называли раньше, очень давно, еще в шестидесятые годы.

«Прошлого века. Ужас! – подумал Иванов. – Как давно!».

Автострадой этот бульвар, в сущности, и был и теперь выглядел довольно странно: широкая автострада без машин – машины здесь проезжали теперь редко, одна-две в день и все.

Проходя по улице Глазунова (Композитора? Художника? Переименовывалась или нет? Иванов этого не знал и подумал: «Какая разница!»), он остановился у многоэтажного здания, над входом в которое сохранилась надпись «Академия коммунального хозяйства».

– Академия, – усмехнулся он, – когда-то все ремесленные училища стали называться «академиями», и тут свои академики были, как у нас в институте, и такие же, должно быть, маразматики.

«Академия», как и почти все здания вокруг, сильно пострадала от погромов, бушевавших в первые годы «периода конца света». Началось тогда с магазинов, а потом громили и грабили все подряд, кроме домов, в которых были организованы группы самообороны.

– Тут и пожар был, – он посмотрел на закопченные стены третьего этажа и неожиданно решил зайти внутрь, посмотреть, нет ли где целой электрической лампочки, Маина ему плешь проела, требуя заменить перегоревшую лампочку в ванной.

Иванов не любил и избегал заходить в брошенные дома – было в этом что-то нечистоплотное, но сейчас решил изменить своим принципам и не из-за лампочки, а потому, что тянуло его зайти, «кидало», как говорила Маина. Он потянул входную дверь с выбитыми стеклами и оказался в просторном холле – весь пол был загажен, дух стоял такой, что он решил было повернуть назад, но его заинтересовали Аборигены, усевшиеся в кружок как раз посреди холла, – какие-то они были не такие.

«Интересно, как у них с отправлением естественных потребностей», – подумал он и тут заметил, что Аборигены действительно какие-то странные – они выполняли гимнастические упражнения: по команде вставали, поднимали вверх руки, приседали и раскачивались из стороны в сторону, но не это было необычным, странно было то, что они были одеты в одинаковые мешковатые костюмы сиротского серого цвета и лица у них были разные.

За два года все уже привыкли к тому, что Аборигены ходят лишь в символических набедренных повязках и все одинаковые, будто отлитые в одной форме. У этих же лица были разные, а один даже был с усами. Более того, лица некоторых из сидевших в холле Аборигенов показались Иванову знакомыми.

«Черт знает что происходит», – подумал он и собрался уже выйти на улицу, когда заметил, что вся широкая лестница, ведущая на второй этаж, усыпана книгами. К книгам Иванов был неравнодушен.

«Пойду посмотрю», – решил он и, осторожно обходя Аборигенов и еще раз убедившись, что лица некоторых из них кажутся ему знакомыми, пошел через холл к лестнице.

Вся лестница была буквально покрыта книгами. Иванов взял одну – оказался какой-то труд по экономике, другую – тоже что-то про маркетинг и менеджмент.

«Ну да, это же „Академия“, другого здесь и не должно быть, зато сырье какое хорошее».

Он стал собирать книги в мягких обложках и запихивать в свой рюкзак. Запихнув книг десять-пятнадцать, он заторопился на выход – смрад становился невыносимым. Выходя, он еще раз бросил взгляд на Аборигенов, и опять лица некоторых из них показались ему знакомыми.

«Удачно начался день, пятнадцать книг на литр потянут».

И он поспешил на встречу с Переливцевым.

«Загадки, – размышлял он теперь, сидя на скамейке на остановке „Логическая“, – загадки. Каждый день новые загадки. Такое складывается впечатление, будто кто-то специально все это устраивает, развлекается: то четыре солнца, то звезды каждую ночь другие, то Аборигены, а теперь и среди Аборигенов какие-то перемены: приоделись, лица разные, но самое, конечно, непонятное – это Панченко. Он это, нет сомнения, он. Не мог я ошибиться. Ну и что? Что, если он? Как это объяснить? Воскрес?».

В воскресение и вообще в бога Иванов не верил, то есть не верил в обычное его толкование. Бог для него был скорее синонимом гармонии, разумности окружающего, а Панченко эту гармонию и логику мироустройства нарушал, и это не могло не раздражать Иванова.

«Надо двигаться, уже четвертое солнце садится, а отмахать придется еще километра четыре. Аврам там уже, наверное, ждет меня».

Он решительно встал, подтянул лямки рюкзака и зашагал в сторону Голосеева, где, должно быть, уже ждал его Аврам Рудаки, и куда позже (всегда он опаздывает) должен был прийти и Штельвельд, и где была у них назначена встреча с капитаном Немой.