Несколько дней после конца света

Сейчас же случай этому благоприятствовал – от моста, на котором он сейчас стоял, надо было пройти всего каких-то кварталов пять, и он дома. Правда, идти надо вверх по Автостраде, круто поднимающейся на холм, но город был весь построен на холмах и его жители к крутым подъемам привыкли.

Рудаки выбросил окурок и пошел в сторону дома, в котором прожил почти всю свою взрослую жизнь и жил бы и дальше, если бы жуткие события последних лет не выгнали его из привычных стен, как и тысячи других горожан. Он шел и лениво вспоминал прошлую жизнь. Нельзя сказать, что она была совсем безмятежной – были в ней всякие неприятные и даже трагические события, но все-таки прошлая жизнь укладывалась в определенную схему и события были более или менее предсказуемы. Теперь же это… черт знает что.

– Черт знает что! – сказал он вслух, споткнулся о бровку и тут увидел Аборигенок.

Они шли по середине улицы двумя колоннами красивым пружинистым шагом. Все было так, как рассказывал Штельвельд, одеты они были в блестящие комбинезоны и даже лица у них были красивые и злые, «фашистки», как говорила Ирина Штельвельд. И так же, как в рассказе Штельвельдов, между Аборигенками гуськом шли какие-то люди, шли покорно, молча, не сопротивляясь. Присмотревшись, Рудаки понял, что это были бывшие братки, которые теперь, когда грабить стало почти нечего и некого, переквалифицировались в мирных грузчиков и торговцев, но сохраняли свой былой бандитский вид. Правда, сейчас они этот свой вид утратили– шли покорно, опустив головы и напоминали колонну заключенных под конвоем.

– Интересно, куда это их? – спросил себя Рудаки. – Не убивать же они их собираются?

Ответ на свой собственный вопрос он найти не успел – одна из Аборигенок пристально на него посмотрела и он оказался в Стамбуле…

Окно гостиницы Пера-Палас выходило на Золотой рог: с высокого пятого этажа был далеко виден крутой противоположный берег залива с кварталами плотно приткнувшихся друг к другу многоэтажных домов, между которыми торчали минареты и купола нескольких мечетей. Небо над заливом было весеннее, бледно-голубое; в рыжеватой воде залива отражался ржавый корпус поставленного здесь на прикол греческого сухогруза, слева за мостом через залив виднелся Босфор, по которому бойко сновали туда-сюда белые пассажирские паромы. Пахло морем, жареными орешками и бензином, с улицы доносились вопли парковщиков машин. «Гяр! Гяр-гяр-гяр!» – вопили они. Что значит «гяр», Рудаки не знал, но за много лет привык к этим крикам, составлявшим неотъемлемую часть стамбульской звуковой гаммы. «Галич,[6] – усмехнулся Рудаки, глубоко вдохнув прохладный морской воздух с залива, – Галич». Впереди были два выходных дня и перспективы, если не радужные, то вполне приемлемые…

– You gonna die, man?![7] – Рудаки очнулся и увидел, что стоит посреди проезжей части, а рядом, почти уткнувшись капотом в его ноги, дрожит и урчит белый джип и в нем высокий негр, привстав на сиденье, кричит, потрясая коротким автоматом.

– Сорри, – сказал Рудаки негру (а то еще стрельнет африканец). – Я не видел, сорри, – и тут заметил, что из-за плеча негра торчит щекастая физиономия старого приятеля, горе-переводчика Майбороды.

– Ошалел, Аврам! – кричал Майборода, вылезая из джипа. – Он тебя чуть не переехал. Ты что, спишь на ходу?!

Майборода наконец выбрался из джипа и подошел к Рудаки, на ходу объясняя негру по-английски, что, дескать, старый приятель мой, френд, профессор рассеянный: сковороду надевает вместо шапки. Негр сел на свое место, но некоторое время продолжал булькать и всхлипывать, как остывающий чайник.

– Ты чего под машины кидаешься? – спросил Майборода, закончив уговаривать негра. – Принял что ли? Я тебя издали заметил, когда мы еще по мосту ехали, думаю, чей это орлиный профиль, не Аврам ли это in corpore? И вдруг ты как прыгнешь прямо на середину, мой еле успел по тормозам, а то бы гаплык тебе, хабир.[8]

– Да я и сам не понимаю, – ответил Рудаки, – сам не понимаю, как на проезжей части оказался. Засмотрелся, наверно, на этих. Видел тут Аборигенки бандитов вели – жутко как, правда?