Как и многие женщины в ту пору, она звала своего мужа по фамилии. Разбирайся она чуть получше в тонких движениях его души, вся их жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Но, как справедливо заметил Папиш-Деревенский: «Кто думал о таких вещах в те годы?»
Яаков вздрогнул, отвлеченный от своих мыслей.
— Ничего, пустяки, — глухим голосом ответил он.
Он провел по лбу дрожащей рукой, оставив на нем тонкий черный след от смолы деревьев, будто намечая место для будущего шрама.
— Я не солгал Ривке тогда, просто еще не понимал, даже догадываться не мог, что произойдет дальше. Ни о том, что она оставит меня, и ни о той тяжелой жизни, которая предстоит мне из-за Юдит.
Затем и Ривка увидела телегу Рабиновича.
— Дурак ты, Шейнфельд, — ее лицо потемнело.
Она нагнулась, подняла мотыгу и не сказала больше ничего.