— Спорт. По мне, все едино — есть он, нет ли. Я всю жизнь признаю только один вид спорта — поднятие стаканчика. — И чтобы наглядно проиллюстрировать свои слова, он налил себе, а потом повернулся к коту. — Ты будешь?
Кот зажмурился. Хозяин до краев наполнил блюдечко молоком и со словами:
— Вот, пей. Это по крайней мере полезно, — пододвинул его коту.
Тот, не меняя позы, принялся лакать.
— Полезно? — усомнился молодой человек. — В молоке нет никакой пользы. От него только сосудистые заболевания.
— У кошек нет сосудов, — с солидной уверенностью парировал хозяин.
— Так в газетах пишут.
— А я не читаю газет. Мне и без них тошно. Очень надо интересоваться ихней глупостью. Народ гробит друг друга. А зачем? Не знаю. Поди разберись в людях. Да что люди. Вот возьми этого.
Он кивнул в сторону кота, который к тому времени успел рассчитаться с молоком и, зажмурив глаза, устраивался поудобнее на послеобеденный отдых.
— Он у меня уже шесть лет, — продолжал хозяин. — Так подумать, за это время можно изучить все его повадки, а? Куда там! Такие штуки иной раз отмачивает.
— Налей-ка мне лучше пивка. — Футбольного спеца явно не интересовала судьба кота, который ко всему прочему понятия не имел, что такое дриблинг. Хозяин наполнил бокал и продолжил:
— Почитай уж столько лет я выпускаю его в полвосьмого на задний двор. Тут у нас у всех есть задние дворы. Вот он и куролесит там. Ровно в восемь: «Мяу!» Значит, сидит под дверью. Хоть часы по нему ставь. И тут… Месяцев шесть назад, помню, во вторник выпустил я его в полвосьмого. Восемь — никакого тебе «мяу». И в девять нет, и в десять. В пол-одиннадцатого заявился. Ну, думаю, подцепил себе какую-нибудь кралю-кошечку. Потом все стало нормально. В восемь — он дома. А во вторник — опять в пол-одиннадцатого. Так и повелось, каждый вторник. Ну никак в толк не возьму, что за притча! И любопытство разбирает. Знаешь, что я придумал?
Молодой человек покачал головой.
— На той неделе во вторник поставил я к стойке жену, а сам с соседом — за котом. И что же ты думаешь? Тут у нас школа рядом. Вечером там, понятно, нету света. А по вторникам вот уже полгода там играют в пинг-понг. Так вот этот ложится на подоконник и глазами следит за шариком — туда-сюда, туда-сюда. В пол-одиннадцатого они закончили, и он направился домой.
Он ласково погладил кота по спине, улыбнулся.
— А ты говоришь — спорт. Вот у кошек — это спорт.
От всего сердца
Я подошел к телефону и услышал мужской голос. — Коос? Это Пит. Давай собирайся и топай к большому баку.
— Да не Коос я, — попытался я возразить.
— Подожди ты, не суетись, — продолжал Пит, — я все равно сейчас, когда звоню, снимаю слуховой аппарат, а он пищит: чего-то там не контачит. Главное, чтоб ты меня слышал. Давай-ка мотай на большой бак. Я уже маленько загрузился. Так что если уложишься за час, то я возьму пока только рюмашку «молодой», чтобы не отрубиться, лады? А то ведь после и не поговоришь путем — я тепленький, тебя еще разогревать надо.
В этом Пит, конечно, был прав.
— Да не Коос же я! — вклинился я на самом фортиссимо.
Но этого можно было и не говорить.
— Коос, — продолжал он, — слушай сюда. Нам с тобой надо потрепаться. Как раньше. Денек у меня сегодня — загнешься. Народ в Амстердаме пошел, знаешь, напрочь забыли, что такое юмор. Смурные все как один. Вот слушай… Утром часиков в одиннадцать… и принял-то я всего две маленькие. Иду по Фердинанд-Бол. Смотрю, стоит фраер на стремянке и знай лупит по стенке мастерком. Я ему: мол, не так делаешь. А он разобрать ничего не может. Ну слез. Чего, говорит, кричишь? Я ему опять: мол, не так работаешь. Чего, говорит, не так? Не так, и все, говорю, соседа надо было пригласить. Ничего, а? И знаешь, чего этот хмырь сделал? Думаешь, засмеялся? Фига два. Раскрыл варежку — и на меня: мол, за этим я к тебе спускался? И трах меня по башке. Так, слегка, я и не почувствовал. Плюгавенький какой-то попался. В общем, пришлось мне сегодня с утра пораньше размять косточки на Фердинанд-Бол, а ведь и пропустил-то всего лишь два стакашка. Ну куда же подевалась амстердамская веселая душа? А, Коос?
Хоть я и не был Коосом, ответить на этот вопрос мне было трудно.