Несбывшаяся любовь императора

– Мы слышали, что госпожа Асенкова изволили скончаться, так я, то есть, гробный мастер… Все представлю в наилучшем виде…

Несколько мгновений Варя смотрела на него, не веря ушам, потом взвизгнула:

– Да вы с ума сошли! Подите вон немедля! Как вы смеете?! Я жива!

– Жива покуда, – ухмыльнулся незнакомец, придирчиво озирая ее, словно и впрямь снимал мерку для гроба. – Да надолго ли? – И вышел.

Варя даже дверь не тотчас смогла запереть – так дрожали руки.

Об этом случае она никому и ничего не сказала и сама постаралась забыть о нем.

Да разве можно было забыть о таком?!

А незнакомец, выйдя от Вари, скоро был в некоем известном нам доме, где сообщил своей хозяйке о результатах визита к Асенковой.

– Ну и ладно, – кивнула та. – Обещала доктору предупредить ее – и предупредила. Теперь надо ждать.

– Недолго ждать-то придется, – сообщил Сергей, который толк в смертях знал, а потому глаз у него был наметанный.

Наталья Васильевна трепетно вздохнула, предвкушая удачу.

* * *

Прошло несколько дней, и фортуна, ревнивая, завистливая, как все женщины, повернулась к Варе спиной. «Литературные прибавления» ежедневно уверяли зрителей, что молоденькая выпускница Театрального училища Гринева будет гораздо лучше смотреться в «Параше-сибирячке», чем двадцатитрехлетняя Асенкова, которая для роли шестнадцатилетней девушки старовата.

В театре начали появляться зрители, которые занимали сразу несколько рядов и буйно аплодировали Наденьке Самойловой, ошикивая и освистывая Варю, не давая ей и слова молвить. Писем на квартиру Асенковых стало приходить гораздо больше, однако признания в любви и восхищенные письма терялись среди анонимных посланий столь грязного содержания, что после них руки мыть приходилось. И все чаще появлялись письма с угрозами: Асенкова будет искалечена, изуродована. Пусть лучше сидит дома и не высовывается! Тем более что в театре ей вообще нечего делать – там и получше ее есть!

Варя от всего этого чувствовала себя – хуже некуда. Утихший было кашель возобновился, а боли в груди порой становились непереносимы. Тем не менее она не отменяла спектаклей. И вот однажды вечером, когда актеры усаживались в театральную карету, подбежал какой-то офицер и бросил в нее зажженную шутиху. При этом он злорадно хохотал, глядя в лицо Варе.

Шутиха пыхнула, но упала в тяжелую шубу актера Петра Ивановича Григорьева и тут же погасла. А ведь она могла не только изуродовать всех, кто был в карете, но и убить их!

Случившееся дошло до сведения шефа армии, великого князя Михаила Павловича. Он считал себя другом актрисы и возмутился невероятно. Офицера разыскали – это оказался некто Волков, прежде безуспешно искавший Вариной благосклонности, а потом переметнувшийся в число поклонников Наденьки Самойловой.

Разумеется, у всех на языке вертелось имя если не виновницы, то прямой подстрекательницы случившегося, однако Волков держался благородно, Наденьку словом не упомянул и, не умолкая, твердил о своей злобе на отвергнувшую его Варю. Даже гауптвахта не охладила его: он грозился, выйдя на свободу, похитить Асенкову и увезти бог весть куда, а потом бросить опозоренную. Словом, он совершенно спятил. Его судили военным судом и приговорили к ссылке на Кавказ.

Правда, судьба Волкова мало волновала Варю. Подъем, вызванный бенефисом, давно сошел на нет. Чудилось, распроклятая шутиха хоть и не обожгла ей лица, но опалила душу дыханием злобной зависти. Она слегла и все реже приезжала в театр, а потом… Потом настал день, когда она вовсе не смогла туда приехать.

Новый, 1841 год она встречала, прекрасно понимая, что он будет последним в ее жизни. Дважды она еще смогла справиться с болезнью и появиться в театре, к восторгу публики. На 14 апреля был назначен ее бенефис. И вот тут-то кончились силы. Она не смогла даже воспользоваться пособием, назначенным ей императором для поездки за границу на лечение. Куда там ехать! Она и встать-то не могла!

В этот вечер роли Асенковой играла Надежда Самойлова.

По Петербургу пронеслась весть: Асенкова – божественная, фантастическая женщина, звезда русской сцены! – умирает. Множество людей хотели увидеть ее, однако она не принимала никого:

– Нет, они уже не узнают меня, не надо…

И вдруг послала за той, которая ни разу не изъявила желания не то что увидеть умирающую, но хоть привет ей передать: за Наденькой Самойловой.

Надежда явилась с опаской, прижимая к лицу надушенный платочек. Все-таки чахотка заразна…

Варя приняла ее в затененной спальне: не могла даже теперь допустить, чтобы соперница увидела ее поверженной.

Мать и сестра сидели в прихожей под дверью, чувствуя себя оскорбленными: они не могли понять, зачем Варе понадобилось видеть эту особу, ставшую причиной стольких бед и, безусловно, ускорившую ее кончину.

Им не было слышно ни единого слова: Варя уже не могла говорить громко.