Нерушимый 7

Но каково же было мое удивление, когда мы приехали на территорию Первой городской больницы, больше похожую на огромный парк, добрались до двухэтажной травматологии, и в коридоре я обнаружил кулер с водой, свежие выглаженные халаты на вешалке и бахилы. Помимо этого, тут имелся ресепшен, была белая плитка под мрамор, идеально ровные стены с картинами и навесной потолок. Облачившись, мы подошли к медсестре за ресепшеном, и Тирликас сказал:

— Мы к Юлии Брайшиц, у нас договоренность с завотделением.

Усталая женщина с оплывшим, будто свеча, лицом кивнула и кивком указала налево.

— Гнойная хирургия там.

Только мы шагнули двери, как она распахнулась, и выскочила сотрудница в зеленом медицинском костюме, с пухлым пакетом. Мы выпустили ее и переступили порог отделения.

Слово «гнойная» заставило думать, что внутри будет сладковатый запах гниения, однако в отделении пахло озоном и немного — хлоркой.

Кабинеты начальства были прямо возле выхода. Поймав недоуменный взгляд процедурной медсестры, несущей капельницу в палату, Тирликас постучал в дверь с табличкой: «Кисиль И. А.».

— Иван Абрамович! Это Тирликас.

— Сейчас, иду, — ответили скрипучим голосом.

Я рассчитывал увидеть мелкого носатого еврея, однако от этой национальности у заведующего было только отчество: вышел мужчина под два метра ростом, на вид — добродушный белый мишка. Они с Тирликасом пожали друг другу руки.

— Плохо дело, — сказал врач, медленно двигаясь по коридору и косясь на меня. — Воспаление прогрессирует. Вводим конские дозы антибиотиков, но пока не помогает. Надо было сразу ампутировать ногу, теперь зараза выше пошла. Странно, почему так, у Семерки ведь молодой здоровый организм.

Кисиль остановился напротив предпоследней палаты справа, возле которой сидел человек со смартфоном — приставленный к Семерке охранник. Увидев нас, он убрал телефон, напрягся.

— Борис, спокойно, это со мной, — сказал Тирликас, и охранник расслабился.

Кисиль открыл дверь в палату, жалуясь:

— У нас полно практикантов, шастают туда-сюда, и Борис издергался, пока всех запомнил.

В нос шибануло сперва озоном, потом — тем самым гнилостным запахом.

Семерка лежала лицом ко входу, из приподнятых ног торчали спицы. Правую голень раздуло, ее частично скрывали повязки, пропитанные то ли гноем, то ли каким-то раствором. На бедрах тоже были зафиксированы повязки. Я перевел взгляд на лицо Семерки: и без того белая, она стала еще бледнее и слилась с простыней. Губы растрескались, под глазами черные круги, нос заострился.

— Привет вам. Что — страшная? — хрипнула она и сразу продолжила: — Не дам ногу оттяпать, лучше сдохнуть.

— Убийцы этого и добивались. Сами не смогли тебя прикончить, так ты им поможешь, — проворчал Витаутович.

Я понятия не имел, как себя вести. Выразить сожаление? Пообещать, что все будет хорошо?

— Мы с Иваном Абрамовичем вас оставим — поговорите.

Тирликас протянул мне колонку в форме куба, и я понял, что это: глушилка сигналов.

— Помнишь парня, что ко мне приходил, когда ты из СИЗО сбежал? — спросила Семерка, когда они вышли.

— Да, Юль, помню. Ты лучше скажи, что с тобой.

— Со мной — множественные оскольчатые переломы обеих берцовых костей. На левой ноге малую берцовую сохранили, на правой нет. Размозжение мягких тканей, ожоги третьей степени. Повезло, что машина не сразу загорелась. Левая нога — нормально, правая… Сам видишь. Так вот. Тот парень вздернулся у себя в квартире. Следов насилия нет. Самоубийство выглядит убедительным, написана посмертная записка, чтобы никого не винили в смерти. Это раз. Девочка молоденькая из Свердловска, Аня, только после академии — прыгнула с крыши высотки. «В смерти прошу никого не винить». Один человек — выстрел в голову из снайперской винтовки. Второй — машина потеряла управление. Третий — ограбление. И, вот, я. А, еще одного одаренного убили: анафилактический шок от меда, на который у него аллергия. Смерти в разных городах, единственное, что их связывает — все одаренные или самородки.

— Но данные о нас засекречены, значит, убийца — кто-то из своих, — предположил я.

— Соображаешь. Или убийцы. Или кто-то из командного состава слил информацию злоумышленникам.

— И кому это выгодно? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Коллективному западу. Власть имущим, видящим в нас угрозу. Таким, как Шуйский. А поскольку среди нас кроты… хотя среди самородков — точно нет, мы лучше умрем, чем предадим своих.

— Именно поэтому те ребята покончили с собой? Чтобы не предать? Их шантажировали?

— Такая версия в разработке, — хрипнула она, принялась жадно пить.

Напившись, она продолжила:

— Ничего не обнаружили, никаких связей между убийствами. Кроме того, что все погибшие — телепаты, кроме одаренного. Выпиливают тех, кто может обнаружить предателей, расчищают поле деятельности. Замешан кто-то из высшего руководства.

— Я есть в вашей базе?

— Нет. Но о тебе знают. Надеюсь — знают те, кто на нашей стороне, иначе ты тоже под ударом. В прессе, естественно, об убийствах одаренных — ни слова. И верить нельзя никому.

— Все предупреждены? — поинтересовался я.

— Теперь да.

— Спасибо, Юль.