Нерушимый 6

Я закрыл глаза, подавляя острое желание оттолкнуть ее, но вместо этого прижал девушку к себе еще сильнее и с кайфом мазохиста сосредоточился на ее желаниях. Она хотела, чтобы я верил в ее ложь во благо и вроде бы начала успокаиваться, думая, что я это съел.

— Ты плохо себя чувствуешь? — подыграл я. — У врача была?

Она закивала, промокнула слезы салфеткой.

— Тебе взять что-нибудь? Я себе закажу белковый коктейль, а то еле на ногах держусь.

— И мне! — почти радостно сказала она.

Так ли надо реагировать? Чего она от меня ожидала? Следовало начать ее успокаивать? О, скольких усилий стоило, чтобы в голосе не прозвучала сталь.

Взяв два стакана коктейля, я посмотрел на один, на другой и снова подавил желание — расхерачить оба об стену. К черту! Ощущение было, словно меня ткнули лицом в дерьмо. Я отказываюсь играть по этим правилам!

Я сел на место. Лиза перестала выглядеть напуганной овечкой, она была довольна. Маленькая ложь… Такая уж и маленькая? Неужели она думала, что я настаивал бы на ребенке, если она этого категорически не хочет? Как там феминистки из нашего мира говорят? «Мое тело — мое дело». Ну да, мне было бы неприятно… Но так было бы правильнее, чем провернуть все втихаря у меня за спиной. И как теперь жить дальше: я, она и ЭТО между нами.

Все, красивое сломалось.

Был у меня приятель: идиллия в семье и две любовницы. Он с гордостью говорил: «Я своим не вру, только жене» — а я все думал, на хрена так жить, ведь тогда сам смысл семьи теряется, а получается потребительство и пищевые цепочки. Зачем строить уродство вокруг себя, когда его и так с избытком вокруг? Нет, не хочу.

Лиза накрыла рукой мою руку, погладила ее.

— Я понимаю, ты расстроен…

В ее голосе проскользнули интонации, как когда психиатр разговаривает с больным.

— Конечно расстроен, — кивнул я, ненадолго замолчал и решил внести ясность: — Лиза… зачем было так делать? Неужели ты думала, что я совсем не считаюсь с твоими желаниями и заставил бы тебя рожать? Нужно было просто озвучить свое решение, а не делать медикаментозный аборт у меня за спиной и выставлять меня…

Девушка распахнула глаза и попыталась сыграть в непонимание.

— О чем ты говоришь? Какой аборт! Ты не представляешь, как я испугалась, когда проснулась ночью от боли… — В ее глазах заблестели вполне искренние слезы.

Звягинцев бы поверил. Да и я поверил бы, если бы не долбанная «эмпатия».

— Я все знаю, Лиза, и это не блеф.

Ноздри ее раздулись, она подобралась, как кошка перед прыжком, и прошипела:

— Ты за мной слежку установил? У тебя свои методы? Ну-ну. И что мне было делать, когда я пыталась тебе донести, что не готова! У меня — учеба, какие могут быть дети? Ты меня слышать не хотел: «Вытянем, справимся». Может, ты вообще специально сделал, чтобы это случилось!

— Надо было просто ясно озвучить свое желание, а не врать, — по возможности спокойно ответил я. — Я никогда сознательно не сделал бы тебе плохо. И если тебя не учили просто доверять…

Лиза уронила голову на руки и разрыдалась. У нее была своя правда, имеющая право быть. Она считала, что я не простил бы ее решение и попыталась таким способом спасти ситуацию, да просчиталась.

— Мне мама сказала, что я не дочь ей, если… — всхлипнула она, поднимая голову и опираясь на спинку стула.

Я слушал ее, отхлебывая коктейль и не чувствуя вкуса, а перед глазами плыл корабль, сворачивающий алые паруса. Лиза к своему коктейлю так и не притронулась, смотрела молча в одну точку.

— Думаешь, мне — легко? — прошипела она с вызовом. — Если бы ты предохранялся нормально…

— Это манипуляция, — отрезал я. — Хватит. Никто не виноват. Все.

— Манипуляция? Так, значит? Вся вина — на мне? — Она поднялась, пошатываясь. — Доверять, да? Доверилась, и вот результат! Рожать-то — мне, не тебе. И тянуть все это, потому что у тебя — соревнования, командировки, бабы! Как будто я не знаю, как футболисты отмечают победы! Доверяй, а ты за мной — слежку!

— Лиза, успокойся…

— Успокойся? Да иди ты! — Она швырнула стакан с коктейлем о стену — брызнули осколки. — Это ты меня подставил, а не я тебя! Я твой косяк исправила, и ты не представляешь, через что мне пришлось пройти! Что выслушать! Сам следишь, а я — доверяй?

Будь мне, как ей, девятнадцать лет, я бы тоже орал и до хрипоты доказывал, что не верблюд, но мне было вдвое больше, и я понимал, о чем она. И понимал, что никакие слова ее не успокоят, она в состоянии аффекта, и ни в коем случае нельзя оставлять ее одну в такой момент, чтобы она не натворила беды. Кто-то должен быть взрослым.

Девушка схватила плащ и рванула на улицу. Я бросил на стол сотенную купюру, чтобы сотрудники не предъявили за разгром, и рванул за ней. Догнал на улице, схватил, прижал к себе. Она билась и орала:

— Отпусти, козел! Ненавижу! Я еще и виновата! Люди-и, помогите!

Прохожие оглядывались. Два мужчины остановились, думая, что совершается насилие.

— Все в порядке, — сказал я им. — Истерика.