Нерушимый 2

Поселение было небольшим, мы проехали его на пару минут, обогнули невысокий холм и попали в реальность Бешеного Макса, только где наступила ядерная зима: накренившиеся заборы, собранные из железок, в том числе — остовов кроватей, кучи какой-то ветоши, присыпанные снегом. Это был дачный кооператив эпохи застоя, когда сотни Плюшкиных тащили свой битый молью хлам на дачи, где он медленно разлагался.

Наверное, в каждом городе есть такой могильник, куда не суется цивилизованный мир со своим уставом, и перекошенные лачуги лепятся к склонам холмов кучками дерьма.

Дороги тут, само собой, не посыпались песком или реагентом, и машина несколько раз забуксовала, пришлось ее выталкивать.

Закончилось это царство ржавчины, гнили и некроза внезапно: поворот, нормальная трасса, чистые ухоженные дома. Потом — поле, ручейки какие-то. И еще одна деревня.

Свернув с главной дороги, автомобиль остановился возле глухого каменного забора с синими воротами. Я расплатился с таксистом и набрал Льва Витаутовича. Он сбросил вызов, а спустя полминуты в воротах распахнулась дверца калитки.

Я шагнул во двор, пожал сухую шершавую руку Витаутовича. Посмотрел на его вполне скромный дом стандартной советской планировки, обитый шпунтованным брусом, с резными ставенками, просторными сенями и судя по окну — комнатой на чердаке.

Витаутович взял меня за подбородок, повернул мою голову вправо-влево, изучая ссадины, кивнул своим мыслям.

— Неэстетично, но ничего фатального. Давай в дом, а то я раздетый.

На тренере был легкий спортивный костюм, ботинки, куртка.

Похрустывая выпавшим за ночь снегом, мы вошли в сени, которые парень лет шестнадцати украшал сосновыми ветками.

— Здрасьте! — бодро пробасил подросток и занялся своим делом.

А вот внутри дом выглядел современным: высокие потолки, ровные стены, просторные комнаты, кухня совмещена с гостиной. На стенах — фотографии балерины. Вот эта яркая брюнетка солирует, вот держит букет роз. Вот она — в красном вечернем платье… А вот ее фотография в траурной рамке. Видимо, мой тренер — вдовец.

Спрашивать я не стал, Витаутович не стал распространяться. Мы разделись в прихожей, он кивнул на стеклянный стол в окружении кресел, застеленных шкурами. Но прежде чем сесть, я вручил тренеру новогодний бумажный пакет с коньяком.

Витаутович заглянул внутрь, вскинул бровь, но радости или недовольства не выказал. С чего вдруг я решил, что он разбирается в алкоголе? Вдруг выхлебает благородный напиток из граненых стаканов с каким-нибудь Петровичем?

— Сядь, — велел он, а сам загремел посудой.

За его спиной не было видно, что он там делает, но дурманящий аромат кофе сказал сам за себя. Через несколько минут передо мной стояла чашечка кофе, но я не притронулся к ней, ждал Витаутовича. Он тем временем откупорил коньяк, разлил его по бокалам-шарам и проговорил, демонстрируя осведомленность:

— Знаешь, что делают буржуи перед тем, как выпить хороший коньяк?

Я не знаю, не знаю… Знания — спать! Мне, деревенскому юноше, такое неведомо. Но память, гадина эдакая, уже прорывалась ростком сквозь асфальт запрета. Мысли заметались в панике, мне ведь нельзя врать, я не умею, спалюсь, а я при Витаутовиче и так слишком много ляпал.

Но, к счастью, он махнул рукой:

— Откуда тебе такое знать. Они выпивают чашку кофе, а потом раскуривают сигару. Последнее я бы тебе не рекомендовал, а кофе — почему бы и нет?

— А коньяк? Разве мне его можно?

— Один глоток — можно. Такой ты сам себе вряд ли купишь. Спасибо за подарок. Видно, что ты сорвал неплохой куш. Куш сорвал, а сохранить не пытаешься. Эх, молодежь, не умеете беречь заработанное. Вот скажи, с чего ты вообще решил мне дарить такой дорогущий коньяк, а, Саня?

Спрятав глаза, я забормотал:

— Так вы ж тренер мой… если б не вы… я б не выиграл… вы… я… самый дорогой сказал… вот.

— Дурашка, — нежно произнес Лев Витаутович, потрепал меня по вихрам. — Беречь деньги не умеешь, зато умеешь быть благодарным — черта в нашем мире бесполезная в низких кругах общества, но единственно нужная там, наверху. — Он ткнул пальцем в потолок. — А, к черту, чего это я разворчался? — Он прихлебнул кофе, закрыл глаза. Потом распахнул их. — В банк деньги не вздумай класть! А то с твоим талантом находить на жопу…

— Не вздумаю, — перебил я. — Знаю, что эти деньги светить нельзя.

— Правильно. ОБНС на такие доходы глаза закрывает, но если сигнал поступит — обязаны будут отреагировать, понял?

— Понял. Шиковать и швырять деньгами не буду.

Витаутович кивнул, а я отхлебнул кофе — от слов тренера во рту пересохло. Кофе был… странный. Такой любят варить в Турции.

— И молодец. И вот еще. За Рину тебе отдельная благодарность лично от меня. Слышал, наши собираются сюжет снять для телевизора, наградить тебя чем-то. Рад?

Я напомнил себе, что мне нельзя говорить даже полуправды, а потому следует взвешивать каждое слово, особенно — когда речь зайдет о моей амнезии. Прежде чем ответить, я задал себе тот же самый вопрос. Рад ли я излишнему вниманию к своей персоне? С одной стороны, это поможет в планах пробиться в верхние слои местного общества. С другой…