Нерушимые обеты

Полина это понимает. Кривится, берет бокал за ножку, делает несколько глотков.

– Тебе нужна альтернатива, Поль…

Замечание подруги звучит как бы осторожно.

Сабина катает по деревянной доске виноградину, смотря сначала на нее, потом только на застывшую Полину.

Она снова хмурится, ждет продолжения…

– Ну ты же сама понимаешь – отец будет давить, пока не сдашься. Он выбрал Доронина…

– Я ему говорила, в чем его обвиняют…

– И как? – Сабина задает вопрос, её губы подрагивают. Так, будто она и сама знает ответ. А может действительно знает.

– Глупости… Проблема в поведении девочки… – слышать такое от отца было откровенно больно. После этих его слов Полю ещё долго трясло. Но нельзя сказать, что прозвучало неожиданно.

В какой-то момент даже возникло желание поделиться воспоминанием из прошлого, когда такой же девочкой чуть не стала она сама – его дочь. Но опять же страшно услышать обвинения в свой адрес. Обвинения, которые спасший тогда Гаврила ни разу не бросал.

– Черт… – Полина ругается и встряхивает головой, отгоняя мысли, потом же смотрит на Сабу.

– Он хочет найти тебе мужа, найди сама.

– Я никого не знаю, – и замуж не хочу ни за кого. Окончание мысли Полина проговаривает только в голове. Сама понимает: эта опция всерьез не рассматривается.

– Почему это никого? – Сабина продолжает катать виноградину, смотрит на неё. Теперь и Полина тоже.

Договаривать не нужно. На кого намек – она понимает.

Цепенеет тут же, борется с желанием обнять себя руками. Вспоминает отдаляющуюся спину – так и не разобралась, действительно видела или придумала…

– Гаврила тебе задолжал, Поль… И сам, наверное, понимает…

В ответ на утверждение подруги Полина фыркает. Очень сомневается.

– Они с Гордеевым могут многое, если не всё. Ты же сама сказала, вы встретились и спокойно поговорили. Вот пусть поможет… По старой дружбе.

– Нет у нас дружбы…

– А другой выход у тебя есть?

– Снова уехать…

Звучит глупо, Полина и сама понимает. Вжимается пальцами в плечи, немного сутулясь. Уехать ей не поможет – через какое-то время вернут. Встретить «достойную» любовь она уже не надеется. С побегами покончено давным-давно. Отказаться от всего ради свободы… Эта мысль иногда безумно манит, но сил в себе Поля не чувствует.

Она готова была прыгать вдвоем и взлетать. Сама – не способна.

– Не артачься, малыш. Сделай, как предлагаю. Хуже не будет точно…

Сабина никогда не давит, да и советы её никогда не подводили. Она тянется сначала на один из дальних углов стола, где лежит Полин телефон, потом подает подруге.

Спокойно ждет, пока Поля решится.

Со вздохом, дрожью в пальцах и ускорившимся сердцем Полина берет мобильный в руки.

Они с Гаврилой больше не созванивались и не списывались. Незачем. Он, наверное, и вовсе забыл, что встретились.

У него же жизнь своя… Вряд ли монашествует. В отличие от неё…

Мысли об этом делают больно и злят. Полина не хочет волноваться о том, с кем спит её бывший. Она ничего не хочет к нему чувствовать.

Чтобы доказать себе же, что может, заставляет организм успокоиться.

Под пристальным взглядом внимательной Сабы заходит в телефонную книгу и нажимает на контакт «Гаврила».

Длинные гудки щекочут нервы похлеще любого адреналинового развлечения.

Полине кажется, её мир взрывается, когда она слышит болезненно знакомое:

– Алло…

Сердце сжимается. Ей безумно не хватает давно забытого «Полюшка».

* * *

Зря он пошел туда.

Зря, блять, пошел…

Гаврила резко выдыхает и бьет обмотанным тряпкой кулаком по твердой груше.

Почти две недели прошли с того вечера, когда его понесло зачем-то на праздник Павловских, а до сих пор, блять, кроет.

Снова резкий выдох и сильный удар, мягкие низкие прыжки на полусогнутых коленях. Движения головой и туловищем под прикрытием рук.

Всё так, как в далекие годы, когда дрался за деньги. Теперь тоже за деньги, но платит уже сам за право выместить злость, которой… Многовато подскопилось.

В ушах иногда звучит старое, давно пережитое: «ну что, псина, думал, будешь трахать мою дочку у меня под носом и ничего тебе за это не будет?», после которого – боль, темнота, новый кайф, почти смерть…

В тот подвал, где его держали, Павловский приезжал всего раз. Отпинал его ногами – Гаврила был трезв, помнил ощущения. Объяснил, что его дочери такой не нужен. Ну и что он сдохнет – тоже объяснил.

Гавриле иногда кажется, что хруст собственных костей и треск разрушенной жизни будут сниться до старости. Тогда казалось – не выкарабкаться уже. Особенно плохо стало, когда услышал: «аборт она сделала, псина. Щенки нам не нужны».

И пусть скорее всего про «щенков» добавил отец от себя, сам факт… Не во время приходов его было достаточно. И из-за него приходы были такими желанными.

Но время прошло. Злость давно должна была уняться, а он…

Просто увидел, как мудло старое уводит его Полюшку в зал, обняв за талию, и накрыло.

И она же, сука, позволяет.

Позволила из него нарика сделать. Позволила ребенка их убить. Всё позволила и продолжает позволять.