Нерон

Вернемся же на виллу Нерона в Байях. Встревоженный состоянием Нерона Афраний Бурр, опасаясь, как бы принцепс от страха не обезумел окончательно, быстро нашел самое верное средство его успокоения. К насмерть перепуганному собственным злодеянием и опасающемуся мести преторианцев за любимую ими августу Бурр послал трибунов и центурионов преторианских когорт… Тех самых трибунов и центурионов, которым он побоялся поручить убийство Агриппины. То ли префект претория напрасно приписывал своим подчиненным непоколебимую верность дочери Германика, то ли, узнав о гибели Агриппины, а следовательно, о торжестве Нерона, преторианцы так быстро и цинично перестроились, но встреча их с цезарем пролила бальзам на трясущуюся от страха душу матереубийцы. Доблестные воины ловили руку Нерона, радостно поздравляли его с избавлением от нежданной опасности, с раскрытием преступного умысла матери… Лучшего подарка Бурр Нерону преподнести просто не мог.

Нерон воспрял духом и, войдя в новую роль, — для истинного артиста дело нехитрое, хотя и не самое обыкновенное, учитывая нетривиальность ситуации, — начал изображать сыновью скорбь, оплакивать безвременно ушедшую мать, уверяя окружающих, что сам ненавидит себя за то, что остался жив. Подыгрывать ему стали поначалу придворные, обходившие соседние храмы и совершавшие там благодарственные жертвоприношения богам, спасшим драгоценную жизнь обожаемого принцепса. Поскольку худшие примеры всегда находят больше последователей, нежели лучшие, то вслед за гостями с Палатинского холма жители ближайших городов Кампании также стали приносить жертвы богам, радуясь за своего императора, и, дабы он мог оценить по достоинству их преданность, стали направлять на виллу Нерона свои представительные делегации для поддержки поздравлениями удрученного духа несчастного сына злодейки-матери.

Тем не менее требовалось еще и официальное объяснение случившегося, дабы никто в Риме не смел усомниться в подлинности утверждения о самоубийстве Агриппины из-за провала плана покушения на жизнь Нерона. Должно было поэтому направить в сенат послание принцепса с подробным изложением происшедшей трагедии и соответствующим объяснением всех деталей. Одобрение сенатом послания принцепса, что должно выразиться в специальном постановлении — senatus consultum, — подведет черту под всей историей взаимоотношений цезаря и его матери, дав римскому народу единственно верную трактовку их убийственного в полном смысле слова финала.

Труд составления послания принцепса сенату и римскому народу, естественно, взял на себя Сенека. Начал он с рассказа о том, как был схвачен вооруженный мечом вольноотпущенник Агриппины Луций Агерин, посланный ею убить Нерона, а она сама предала себя смерти, «осужденная собственной совестью за покушение на злодеяние». Далее он приводил перечень всех ее прегрешений времен правления Нерона. Она-де пыталась стать соправительницей, пыталась привести преторианские когорты к присяге на верность себе, подвергнуть тому же сенат и римский народ. Дабы вызвать неприязнь к памяти Агриппины, Сенека приписал ей возражения против денежного подарка воинам, против раздачи бедноте традиционного продовольственного набора — конгиария. Агриппине далее приписывались все козни против римской знати. Припоминалась и старая история с ее нежданным появлением в курии во время приема армянских послов. Экскурс в прошлое завершало возложение на Агриппину вины за все безобразия времен правления Клавдия. Завершалось послание описанием «кораблекрушения», каковое объяснялось совершенно естественными причинами и которое якобы и толкнуло Агриппину, приписавшую его организацию Нерону, на посылку к нему убийцы.

По справедливому замечанию Тацита, нельзя было найти настолько тупоумного человека, который бы в это мог поверить.

«Вот почему неприязненные толки возбуждал уже не Нерон — ведь для его бесчеловечности не хватало слов осуждения, — а составивший это послание и вложивший в него признания подобного рода Сенека».[82]

Дабы предотвратить возможное все-таки недовольство преторианцев, Нерон немедленно велел произвести щедрую раздачу им денег. Как язвительно заметил Дион Кассий, «явно стремясь возбудить в них желание, чтобы таких преступлений было побольше».[83]

Сенат римского народа принцепсу и подкупать не пришлось.