Нерон

Нерон так живо представил себе смерть, что она, казалось ему, уже коснулась его лба; на нем выступил холодный пот. Руки и ноги у него оледенели; дыхание прервалось. Что-то подступило у него к горлу, словно его уже душило прикосновение смерти.

Он опустился в кресло. Одна лишь мысль молнией прорезала его затмившееся сознание:

— Жить во что бы то ни стало! Какой бы то ни было жизнью, только бы жить!

Нерона больше не смущала потеря власти. Он хотел стать артистом; всецело отдаться искусству, перебраться в Александрию, величественный город, где процветает просвещение; жить своим пением…

— Искусство меня поддержит, — сказал он, воодушевляясь.

— Разве тебе не кажется, что я в своем одиночестве возвышен и благороден? Остаться покинутым, видеть, что все утрачено, чувствовать страшное ничто, вдыхать тьму. Это — словно развязка трагедии…

— Да, но поспешим! Нам нельзя терять времени!

— Что же нам делать?

— Бежать… Ты должен переодеться, ты не можешь оставаться в таком виде. Тебя бы узнали.

Нерон прошел в свою гардеробную. Здесь висели греческие хитоны, пурпурные мантии и пестрые туники, которые он носил в своих разнообразных ролях; он стал их перебирать одеревенелыми пальцами, кидал их на пол и наступал на них. Наконец, он наткнулся на наряд возницы, который носил в вечер своего первого похождения с Зодиком и Фаннием. Он также нашел грязный, пропотевший головной убор и тупой меч, принесенный ему Парисом.

Он быстро переоделся, опоясал меч, начал вертеться, осматривая, к лицу ли ему костюм, и стал подражать грубому говору возниц; затем схватил несколько масок и золотую лиру, перешедшую к нему после смерти Сенеки. То была лира Британника.

Он не хотел расстаться с тонким инструментом, имевшим форму сердца, и бережно спрятал его под плащ. Он решил играть на нем, когда будет в Египте.

Император и секретарь были уже готовы и собирались выйти, когда услышали из отдаленного зала чьи-то подкрадывавшиеся шаги. Это был Спорий, одетый в небрежный ночной костюм. Его разбудил шум, поднятый мятежниками. Он хотел вырваться из дворца, но главная лестница была уже наводнена легионерами. Спорий стал умолять Нерона, чтобы он взял его с собой.

Все трое спустились по узкой витой лестнице в помещение рабов. Здесь они еще застали несколько спавших воинов, растолкали их и, так как боковой выход был токе уже занят, велели им взломать стену. Через образовавшееся отверстие они ползком выбрались из дворца.

Эпафродит шагал впереди, указывая путь; за ним плелся заспанный Спорий, жеманно оправлявший тогу; последним шел Нерон. Поднявшись на Палатин, они увидели весь город, но не заметили ничего необычного или подозрительного. Только народу толкалось больше, чем обыкновенно, и прохожие возбужденно разговаривали между собой.

— Возница? — проговорил один из прохожих, поравнявшись с Нероном, — я ничего против его не имел!

— Да. Он был добродушный забавник. Играл и пел.

Нерон толкнул локтем Эпафродита.

— Слышишь?

Слова эти столь успокоительно подействовали на императора, что он готов был повернуть обратно. Но секретарь, лучше его учитывавший положение, увлек его дальше.

Вдали, как перед великими событиями, ночь была полна движения. Сновали странные фигуры; воины что-то возбужденно обсуждали. На холмах мерцали огни. У берега Тибра беглецы споткнулись обо что-то — это были трупы Издалека слышалось беспокойное ржание коней, раздавался шум копыт и таинственный ропот далекой, невидимой толпы. Нерон умолк и ускорил шаг. Он так дрожал, что ему пришлось опереться на Эпафродита.

Ночь была безлунна, и никто их не узнал. Они выбрались незамеченные за город и шли по дороге, обсаженной оливковыми деревьями. На них струился сладкий, дурманящий запах. До самого утра они не встретили ни одного человека.

Недалеко от города на «Via Salaria», окаймленной приветливыми виллами и богатыми имениями, жил вольноотпущенник Фаон.

Он когда-то служил у императора в финансовом управлении и в течение нескольких лет накопил себе внушительное состояние. Он мог бы и дальше богатеть, но удовлетворился достигнутым.

Охотно уйдя от придворной и столичной жизни, с которой некоторым так трудно расстаться, он занялся хозяйством в своем имении.

Блеск и шум Рима его больше не манили, и его интерес к политическим событиям был настолько слаб, что он даже не читал «Acta diurna».

В это утро Фаон рано встал и отправился в свой сад. Рукава его туники были засучены. На его свежем лице лежала печать детски-мирной радости; после ночного покоя — оно дышало довольством.

Начался его трудовой день; он стал очищать плодовые деревья от гусениц и поливать цветы. У него было много гвоздики, нарциссов и гиацинтов, луковицы которых он получал из Африки. Взор его с наслаждением отдыхал на пестрых грядках — на зыбком море цветочных венчиков. Видно было, что он удовлетворен и счастлив.

После работы он принялся за завтрак. Он ел простоквашу, еще теплый хлеб и мед.

Стук у ворот оторвал его от трапезы.

Выглянув, он увидел приземистого, тучного возницу с расстроенным лицом.

— Фаон! — окликнул его возница.

Но вольноотпущенник не узнал его.