Нерон

— Какая она красивая… — проговорил Нерон, — я этого раньше не замечал!

Он приподнял ее остывшую руку.

— Какие тонкие пальцы! Кожа свежа и юна. Плечо могуче! Но оно разбито ударом весла. Как жаль ее! Глаза гневны! — и он взглянул в ее остановившиеся зрачки; затем обернулся к Аницету:

— Почему ты молчишь?

— Что мне сказать?

— Ты не постигаешь огромности происшедшего. Трагедия Атридов — ничто по сравнению с тем, что здесь свершилось!

Нерон поднялся и выпрямился. Он вдруг устремил на покойную холодный, пронизывающий взгляд.

— Будем петь над ней! — и он запел.

— О мать и отец! Агриппина Клитемнестра и Домиций — Агамемнон! Что может принести вам в жертву сын ваш, необузданный артист и мятущийся поэт, осиротевший Орест? Он может посвятить вам лишь песнь и слезы; и бесконечность страданий. Мать подарила сыну жизнь. Сын подарил матери смерть. Долг погашен.

Он хотел выйти, но отпрянул назад.

— А! и они здесь! — воскликнул он, ошеломленный. — Все как в трагедии! Буква в букву! У дверей — беззубые фурии с старческими устами, с ядовитыми змеями в окровавленных кудрях! Но вместо жалобных завываний — они хохочут. Я запрещаю вам смеяться! Выпустите меня, волчицы! — И он хрипло завопил: — Трагедия!

На дворе, в честь удалявшегося императора загремели трубы.

— Замолчите! — дико крикнул он.

Когда он вернулся в пригородную виллу, где осталась Поппея, было непроглядно темно. Он вошел один и остановился в середине комнаты; за окном ему все еще слышались звуки труб.

— Зачем они трубят? — жалобно спросил он самого себя; затем смиренно взмолился:

— Не трубите!

Он хотел пробраться во внутренние покои к Поппее, но заблудился, споткнулся в одной из зал и упал. Он хотел встать; остался лежать; сорвал маску с лица; оно вдруг показалось ему голым и жутким, и он начал впотьмах ощупывать его…

В полусвете зарождавшегося дня на него наткнулась Поппея. Он сидел на корточках, свесив голову и глядя прямо перед собой. Рядом с ним лежала маска. Он судорожно обшаривал пол; руки его повторяли все те же однообразные движения.

— Что ты тут делаешь? — испугалась Поппея.

Император хотел ответить, но язык не слушался его; он не мог издать ни единого звука. Он искал чего-то, что должно было помочь ему вспомнить давно забытое. Его рука стала опять скользить по полу, словно он выводил какие-то таинственные знаки.

XXVI. Урок «политики»

Нерон прежде не придавал значения сновидениям; теперь же ему стали являться сны, поглощавшие его внимание и наяву.

Образ матери ни разу не посетил его. Ему снились мелкие происшествия, истинный смысл которых был доступен лишь ему одному.

Однажды он видел во сне, как статуя перед театром Помпея сошла с пьедестала и стала медленно, зловещемедленно передвигаться, причем пот выступил на ее бронзовом лбу. Другое сновидение касалось его самого. Он видел себя блуждающим по темному коридору, из которого никак не мог найти выхода.

Он приписал эти явления влиянию местности: море продолжало напоминать ему о матери. Он решил покинуть пригородную виллу и вернулся с Поппеей в Рим.

Но и там вместо того чтобы призвать друзей и отдаться развлечениям, он целыми днями неподвижно сидел на одном и том же месте, со зловещим спокойствием душевнобольного.

— Мать моя! — тихо говорил он сам себе, — да, я велел убить родную мать!

Он отчеканивал эти слова, упиваясь жутью собственного признания.

Нерон с юных лет любил мучить себя жестокими, унизительными упреками, но никогда еще самобичевание не давало ему такого наслаждения, как теперь.

Сенека при виде императора испугался. Хотя и вооруженный мудростью, он не мог быть по отношению к Нерону хладнокровным наблюдателем; он видел в нем своего воспитанника, свое духовное чадо, которому он открыл многие пути, и прежде всего путь поэта.

— Мне непрерывно являются сны, — пробормотал Нерон, — о, если бы их не было! Если бы можно было, закрыв глаза, перестать видеть! Однако я могу сомкнуть лишь телесные очи, но не те, перед которыми встают сновидения!

Сенека невольно отвел взор, чтобы не видеть Нерона в таком состоянии.

Он хотел оградить себя от влияния его слов и его изменившегося лица. Он знал, что в противном случае он посмотрел бы на императора его же растерянным взглядом, ибо живущий в философе поэт откликнулся бы эхом на речи Нерона.

Сенека весь ушел в себя.

— Разберемся в фактах, — промолвил он, принимая равнодушный вид.

— Я убил мать! — простонал Нерон, не обращая внимания на слова учителя.

Убийство матери почиталось в Риме тягчайшим преступлением. Оно каралось суровым законом Помпея, все еще остававшимся в силе. Убийцу зашивали в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, ядовитой змеей и обезьяной, и бросали в море. Нерон однажды сам видел такого осужденного. Его в коричневой тоге повели на морской берег. На шею ему навесили бубенцы, а на ноги надели сандалии с деревянными подошвами, дабы он не осквернял матери-земли. Ликторы били розгами его нагое тело. Этот образ теперь неотступно преследовал императора.