Неразрезанные страницы

– Собака Буран, все правильно ты помнишь. Игорь сказал, чтоб я наняла адвоката, потому что искать убийцу никто не станет. Убийца уже есть, готовенький.

– То есть Береговой. Который сам и привез труп. Занятно.

– Катька Митрофанова поехала в больницу к его матери, у него еще и мать больна!.. А потом нам придется просить Дэна Столетова, чтобы он начал шуметь в прессе по поводу честного расследования.

– Маня, я хотел бы знать, при чем тут ты?

Она взглянула на него. Он опять нацепил свои темные очки, как будто вышел в соседнюю комнату и говорил теперь оттуда.

– Я ни при чем, – грустно сказала она.

…И что я должна отвечать?.. Правду?.. Какую именно? Я замучилась без тебя, я ничего не понимаю, мне не удалось сохранить ничего из того огромного и прекрасного, что было с нами!.. Как тонущая лошадь, которой уже заливает ноздри, а под ногами по-прежнему бездна, я все-таки пытаюсь плыть в сторону берега, где так соблазнительно и привычно зеленеет трава и шелестят деревья, и под ногами нет никакой бездны, только твердая, привычная, теплая и сухая земля!.. Я знаю, что не доплыву, я уже почти утонула, но фыркаю и мотаю головой в надежде, что мне удастся продержаться на плаву еще немного. Я хватаюсь за любую возможность, за любого человека, которому вдруг оказываюсь нужна, потому что жить бесполезной не умею, начинаю тонуть. А тебе я больше не нужна. И никому не нужна. Даже писать я не могу, и вскоре стану не нужна издательству тоже.

Конечно, я ни при чем!.. С тех пор, как ты уехал, я все время – ни при чем. А ты уехал, ушел за турникеты, помахал мне рукой и больше никогда не вернешься.

– Ты можешь подождать меня в машине, – вместо всего этого сказала Маня Поливанова. – Но было бы лучше, если б ты тоже с кем-нибудь поговорил!.. Ты это умеешь, и уж точно лучше, чем я! Володьку жалко, понимаешь?

На территорию поселка они въехали без всяких проблем. Поливанову, писательницу Покровскую, знали в лицо и пропустили беспрепятственно. Охранники – их было много – высыпали из своей будки на мартовский снег и смотрели на Манину машину с неистовым первобытным любопытством.

– Черт бы вас всех… – пробормотал Алекс.

– Ты что-то стал то и дела всуе поминать нечистого.

Как она его раздражала, знал бы кто!.. Как раздражала, как притягивала, как заставляла думать только об одном – о неистовой ночи с ней, ведь были у них такие ночи!.. О том, что ему больше никто не нужен и ничто не нужно, и все его попытки освободиться – лепет малоумного мальчугана, которого пугают волком, а он повторяет одно и то же: «Я не боюсь, я не боюсь!»…

…Я боюсь. Еще как боюсь!.. Потому и хочу свободы. Я не знаю, что именно стану с ней делать, с этой свободой, но страх сильнее меня. Я боюсь Мани. Я боюсь зависимости. Я слишком долго и слишком безнадежно зависел от всего и от всех.

– Как ты думаешь, тут налево или направо?

– А?..

– Направо или налево?..

Маня притормозила на некой площадке, видимо, в центре поселка, и теперь оглядывалась по сторонам, не понимала, куда ехать. Здесь был фонтан, вполне барский, усадебный, в духе Абрама Петровича Ганнибала, любителя парковых забав. В центре фонтана, облицованная, словно слюдой, монолитным слипшимся весенним снегом, красовалась статуя, то ли Самсон со львом, то ли девушка с кувшином, то ли Нептун с наядами и тритонами, из-за облицовки не разобрать. Солнце шпарило вовсю, и со статуи весело капало. Еще стояли скамьи, кое-как расчищенные, и чугунные фонари, по пояс утонувшие в мартовских сугробах.

В некотором отдалении несколько нянек трясли коляски с младенцами, шикали, нагибались, пытались укачать. Отдельные счастливицы, которым это удавалось, переставали трясти, откатывали коляски под липы и там конспиративно курили в рукав, как снайперы на фронте, чтоб не засекли хозяева, стрекотали вполголоса и перепрыгивали с ноги на ногу – грелись.

– Как можно здесь жить, а?! Это же общежитие! Смотри, все дома окнами друг на друга, все на одном пятачке толкутся, будто в коридоре! Ну, хорошо, хорошо, не в коридоре, в аллее!.. Какая разница? Общежитие и есть общежитие!..

Алексу стало смешно.

– Это не общежитие, а элитный поселок, – объяснил он нравоучительным тоном. – За домик в таком поселке во Франции можно купить десять квартир. Ну, ладно, пять!.. Пять квартир и еще виноградник в Провансе.

– Точно! – подхватила Маня, как в прежние, прекрасные времена, когда он еще не думал освободиться от нее и им казалось совершенно естественным во всем друг с другом соглашаться. – Но здесь-то круто, ты ж понимаешь, а во Франции кому ты нужен?.. Никому. А здесь все видят, в какой коляске младенец спит, в каких сапогах сама пришла, во сколько сам приехал, – красотища!.. И главное, все как дома! Ну, как у них там, откуда они приехали, в Малых Козлищах!

– А как у них в Малых Козлищах?

– А там все друг друга знают. И здесь все друг друга знают!.. И в лицо, и по именам, по домработницам и по машинам! И когнитивный диссонанс никогда не проникнет за ворота этого прекрасного места.

Алекс подумал немного.

– Что еще за когнитивный диссонанс?

– Понятия не имею. Это Пелевин написал.