Неразгаданный монарх

Как они узнали от приставленных к ним придворных дам, этот дворец принадлежал Орлову, но с тех пор, как всесильный когда-то временщик потерял расположение императрицы, он не жил там больше, и дворец обыкновенно служил для помещения иностранных гостей.

Этот дворец поражал богатством и великолепием, но он имел неприятное свойство наводить жуть и мрачные мысли. Как-то серо, мрачно, безнадежно-грустно чувствовалось там. И это сейчас же почувствовали молоденькие принцессы, им казалось, будто величественный дворец живет какой-то своеобразной жизнью, жизнью прошлого, и отжившие тени все еще роятся в его темных уголках. О России рассказывали слишком много таинственного, страшного; то прошлое, которым дышали складки гардин и портьер, полотна старых портретов, гобелены стен, было мрачно, полно слез и крови, и невольно пугала мысль: а вдруг это прошлое оживет в страшных, истерзанных привидениях?

Да и пугало ожидание императрицы — о ней тоже ходили легенды, не лишенные красных пятен. Того гляди, она появится, как вампир из сказки, схватит своими цепкими руками одну из принцесс и похоронит в далекой, чуждой России. Вильгельмина, самая впечатлительная из сестер, уже чувствовала, что слезы подступают у нее к горлу, а Фредерика и Елизавета прятали свои побледневшие личики на груди матери, точно желая уйти от всех ужасов прошлого и будущего.

Нежная, хрупкая, тихая Вильгельмина была тверже всех сестер. Это было премилое создание, в котором уживались самые разнородные качества. Она была мягка, но там, где чувствовала задетым свое женское достоинство, была способна бороться с выдержкой и энергией мужчины. Она была очень добра, но была способна преподнести правду в самом неприкрашенном виде, как бы жестока ни казалась эта правда. Она была очень тиха, но ссорой и шумом ее не удавалось запугать, раз дело шло о доказательстве того, что ей самой казалось непреложной истиной. И теперь слезы сразу высохли на ее глазах, когда блеснувшая мысль заслонила девичьи страхи.

— Мне кажется, милая мама, — сказала она, и ее лицо выразило горькую иронию, — что мы играем здесь, в Петербурге, в высшей степени смешную роль. Мы — немецкие принцессы, а между тем нас притащили сюда, словно рабынь на рынок, чтобы иноземный принц, даже некрасивый и несимпатичный, мог надменно выбрать себе ту, которая более всего поразит его варварское воображение. Еще недавно на уроке истории я проходила, как в Греции отправляли молоденьких девушек на съедение Минотавру. Мне кажется, что наше положение тоже не лучше. Неужели не было бы приличнее, если бы великий князь приехал к нам, в Дармштадт, раз он хочет жениться? Неужели наше милое отечество так ничтожно и гадко, что с ним даже не считаются? Мне кажется, что мы, как немки, должны быть более гордыми и не ездить с таким бесстыдством на бесцеремонный выбор русского рабовладельца!

Елизавета и Фредерика вскочили и с удивлением и отчаянием смотрели на младшую сестру, которая так дерзко и смело говорила с матерью.

Ландграфиня попыталась уничтожить «дерзкую девчонку» презрительным взглядом, но, когда это не помогло, сказала с надменным достоинством:

— Милая девочка, я вижу, что я мало занималась твоим воспитанием. Но это беда поправимая: такую невоспитанную девицу не берут в жены, так что я буду еще иметь возможность пополнить недостатки твоего воспитания по возвращении в Дармштадт.

— Ну, это еще как знать! — иронически ответила принцесса Вильгельмина. — Бедной жертвой могу оказаться и я так же, как сестры!

— Если это случится, то ты не будешь счастлива: ты недостаточно разумна, чтобы справляться с вопросами высшей политики. Ты не отдаешь себе отчета в положении вещей! То, что ты считаешь унижением, на самом деле является выдающейся честью. Мы, немцы, хороши решительно всем, но нам не хватает могущества. Власть мы получаем только через замужество с иностранным государем, и, если бы не было политических браков, то Дармштадт оказался бы совершенно беззащитным и нас давно проглотили бы. Об этом такое маленькое, глупое создание, как ты, конечно, не думает. Ты, например, в своей самоуверенности дошла до того, что назвала великого князя уродом. Милая Вильгельмина, русский великий князь не может быть уродом: его сан настолько велик, что способен окружить чело неземным сиянием. Красота — это для простых; у нас, принцев, — сан! Заметь это себе, Вильгельмина!

— Но здесь все так жутко, так мрачно! — не сдавалась юная принцесса. — С того момента, как мы вошли в этот зал, мне непрестанно кажется, что из какого-нибудь темного угла вдруг воспрянет тень Петра Третьего…

— Молчи, несчастная! — воскликнула ландграфиня с жестом отчаянья. — Легкомысленная, глупая девчонка! Молчи, не смей говорить больше ни слова, иначе ты вовлечешь всех нас в беду! Неужели ты не знаешь, — продолжала она, понизив голос до шепота, — что здесь, в Петербурге, никто не смеет даже заикнуться о покойном Петре Третьем? Мрачные пытки, ссылка, преследования грозят неосторожному, дерзнувшему потревожить прошлое… О, дети, вы забыли, что мы в России!