«Вроде, пролесок густой. Вряд ли камеры есть. До границы чистой зоны рукой подать, а там наша территория кончается. Те, кто не прошёл Ц-трансформацию, создали другой мир. Да, у нас старый асфальт, дорога в заплатках, частые дожди, потому что в цифрополисах постоянно разгоняют тучи. Отсутствие медицинского страхования, отсутствие контроля рождаемости, смертности, преступности, отсутствие цифрового образования, отсутствие социальных выплат и много всяких других отсутствий. Мы предоставлены сами себе, здесь каждый выживает, как может. Похер. Зато мы свободны, ну, относительно. Они думают, что мы долго не протянем, потому что большинство пьёт и гонит, на то и рассчит…» – так я думал, пока мы ждали Алёну и так прервались мои мысли, потому что с улицы донёсся её вопль. Бабы встрепенулись, проснулись.
– Мишка! Это ж Ментавра орёт, – как будто я глухой.
Двери открыл. Только наружу сунулся, вижу – бежит. В руках что-то тащит. Или кого-то… Етишкин кот, ребёнка!
– Ментавра, твою ж мать, где ты его?.. – вот тут я увидел синюю шею, след от верёвки и опухший язык. Мальчишка. Лет пять, не больше. Руки спереди связаны. Лицо в грязных разводах, расцарапано всё, канавки от слёз.
– Нож у меня, хорошо, с собой был, – Ментавра задыхалась от бега и глухих рыданий, больше похожих на рык, – срезала я его там, с липы. Живой он ещё.
Подготовки ей, конечно, не занимать. Не даром в полиции служила. Другая бы, может, не сориентировалась.
– Давай внутрь, – говорю. – Бабы, воды. Долго стоять нельзя.
Я спокоен. Я вижу только дорогу. Думал тогда, какая сволочь сотворила такое с ребёнком. Только дорогу. А если бы Алёна ссать не захотела, а если бы я не остановил или остановил раньше…
Выяснилось, что мальчишку зовут Сашкой. Я-то ведь тоже Сашку похоронил, сына. Только дорогу. Этот крепким малым оказался. Бабы его на коленки положили, водой отпаивать стали. Он пил и молчал. Училка наша бывшая – они все сейчас из цифрополисов списаны за ненадобностью – сказки стала рассказывать, как отец какой-то детей в лес повёз, мол, всё в порядке вещей. А Сашка вдруг заговорил. Голос хрипловатый был. От удушья.
– Мне мама сказала, что мы, как в сказке, поиграем. В лес пойдём. Она меня верёвкой обвяжет.
И рассказывал так, будто это тоже в порядке вещей. Ни капли обиды на мать. Бабы как услышали, запричитали на весь автобус: «Какая гадина, родного сына…» Ментавра шикнула на них, мол, не при ребёнке. Уже, гляжу в зеркало, бутерброд с колбасой суёт ему. Он откусил, закашлялся. Но стал жевать. Молоток! И, главное, продолжал: