Нерадивый ученик

Таким образом, бушующее, стонущее или просто плещущее в ста футах под окном спальни море было с Флэнджем в трудные периоды его жизни, которые случались все чаще; миниатюрная копия Тихого океана, невообразимое волнение которого постоянно кренило память Флэнджа градусов на тридцать. Если богиня Фортуна властна над всем по эту сторону Луны, думал Флэндж, значит некой странной и нежной силой или качанием должен обладать и Тихий океан, представляющий собой, как говорят некоторые, расселину, оставшуюся, когда Луна оторвалась от Земли. В таком накренившемся воспоминании обитал в одиночестве своеобразный двойник Флэнджа: маленький эльф, дитя Фортуны, лишенный наследства отпрыск, юный и нахальный, самая соленая морская душа, какую только можно представить, – твердый подбородок, желваки на скулах при скорости ветра шестьдесят узлов в шторм, и в дерзко оскаленных белоснежных зубах зажата видавшая виды трубка; он несет на мостике ночную вахту, совсем один, не считая сонного штурмана, верного рулевого, сквернословящей радарной смены, картежников, режущихся в покер «красная собака» в будке акустика, и беглянки Луны, и лунной дорожки на поверхности океана. Правда, не очень понятно, что там делает Луна при шестидесятиузловом шторме. Но так ему это запомнилось. Вот каким был Деннис Флэндж в расцвете лет без нынешних признаков среднего возраста, и – что гораздо важнее – настолько далеко от Джексон-Хайтс, насколько вообще возможно, хотя он и писал Синди каждый божий вечер. Впрочем, тогда его брак тоже был в расцвете, а сейчас у брака выросло небольшое пивное брюшко, волосы начали выпадать, и Флэнджа до сих пор немного удивляло, почему это произошло, – а тем временем Вивальди рассуждал об удовольствиях и Рокко Скварчоне булькал своим мускателем.

На середине второй части в дверь позвонили, и Синди маленьким блондинистым терьером стремительно скатилась вниз на звонок, успев по дороге бросить злобный взгляд на Рокко и Флэнджа. То, что обнаружилось за открытой дверью, больше всего напоминало толстую и приземистую обезьяну в морской форме с похотливо-плотоядными глазками. Синди потрясенно выпучилась.

– Нет, – вырвалось у нее со стоном. – Гадский урод.

– Кто там? – спросил Флэндж.

– Свин Будин, вот кто, – ответила Синди в панике. – Через семь лет все тот же твой добрый приятель, сальноглазый придурковатый Свин Будин.

– Привет, крошка, – сказал Свин Будин.

– Старина, – завопил Флэндж, поднимаясь. – Заходи, выпьем. Рокко, это Свин Будин. Я тебе про него рассказывал.

– Ну нет, – заявила Синди, перегораживая проход.

Флэндж, скорбный брачной жизнью, выработал собственную систему предупреждающих сигналов, подобную той, которую вырабатывают эпилептики. Один из таких сигналов он услышал сейчас.

– Нет, – прорычала его жена. – Вон. Брысь. Катись. Ты. Проваливай.

– Я? – спросил Флэндж.

– И ты, – ответила Синди, – и Рокко, и Свин. Три мушкетера. Выметайтесь.

– Чё, – простонал Флэндж.

Это они уже проходили. И каждый раз все заканчивалось одинаково: у них во дворе находилась заброшенная полицейская будка, которую легавые округа Нассау когда-то поставили на шоссе 25А, чтобы ловить нарушителей скоростного режима. Будка настолько пленила Синди, что в конце концов она обустроила ее, посадила вокруг плющ, прилепила внутри репродукции Мондриана{63} и после каждой бурной стычки отправляла туда Флэнджа ночевать. Самое смешное, что Флэнджу было уютно и там, он почти не видел разницы: будка чрезвычайно напоминала утробу, а Мондриан и Синди, как он подозревал, были духовными братом и сестрой – оба строгие и логичные.

– Ладно, – сказал Флэндж, – я возьму одеяло и пойду спать в будку.

– Нет, – рявкнула Синди. – Я сказала – прочь, и значит, ты катишься прочь. Из моей жизни, вот что я имею в виду. Целый день хлестать бормотуху с мусорщиком – само по себе достаточно хреново, но Свин Будин – это уже чересчур.

– Боже, детка, – влез Свин, – я думал, ты давно об этом забыла. Глянь на мужа. Он рад меня видеть.