Непротивление

Слыша это веселье над головой, Александр листал сборник стихов Иннокентия Анненского, сборник этот предложил «для освежения души» Максим из своей маленькой, умещавшейся на двух полках библиотеки, немыслимо разнокнижной, зачитанной до ветхости пожелтевших страниц, — все это покупалось, надо полагать, на рынке, вразнобой, однако было отдано предпочтение поэзии. На полках, до невозможности притиснутые друг к другу, размещались Достоевский («просто гений») и Анатоль Франс («иронист»), Оскар Уайльд («эстетствующий малый») и Шолохов («мировая, знаешь ли, книга»), проза Лермонтова («непревзойденный») и Андрей Белый («клоунада»), Блок и Есенин («таланты»), вперемежку с самыми разными поэтами девятнадцатого века, монографиями о художниках.

— Почитай Анненского. Случайно купил на Тишинке. Его мало знают, да и ты, поди, не слыхал. В школе, даже в десятом классе, не проходят, — сказал Максим, рассеянно стряхивая пепел с кончика папиросы. — Нехотя, знаешь, развернул его, а читал всю ночь. И пришел к выводу, что жизнь — расстояние между двумя болями, рождением и смертью. А само это расстояние — радостная боль. Вывод: три боли составляют жизнь.

— Радостная боль? — повторил Александр. — А если чуть проще?

— Дай-ка, пожалуйста, книжку. Вот послушай, как можно сказать о жизни.

Он загасил папиросу в керамической пепельнице собственноручного изготовления, взял книгу, полистал ее, нашел нужное место:

Оставь меня. Мне ложе стелет скука…

Зачем мне рай, которым грезят все?

А если грязь и низость — только мука

По где-то там сияющей красе…

— Здорово, а? Мудро сказано. В этом, понимаешь ли, лежит человеческая неудовлетворенность. Мы сами не знаем себя. Вот ты, Александр, знаешь себя?.. Что такое? Кто еще там? Вроде в дверь стучат. Ах ты… — и Максим порывисто сбросил ноги с кровати, прислушиваясь: — Кого это бесы притащили? Совсем некстати…

— Теперь стучат в окно, — подтвердил Александр. Стекло зазвенело за темной занавеской.

— Неужели Нинель?

Максим вышел на лестницу, зашлепал ногами, подымаясь по ступеням к двери, там щелкнул замок, возникли и угасли мужские голоса, и вслед за Максимом в комнату вошел рослый костлявый милиционер с полевой сумкой в опущенной руке, за ним заколыхался тощей фигуркой дворник дядя Федор, он осклабился, пропел скрипучим голосом:

— Доброго здоровьица, вечер добрый, Максим Борисыч. Участковый к вам, проведать вас…

— Здравствуйте, Максим Борисыч. Я, как всегда, не вовремя, — сказал невыразительным тоном участковый, обегая глубоко сидящими усталыми глазами комнату, вставшего с дивана Александра, и, подойдя к столу, положил сумку на папку с эскизами. — Разрешите, Максим Борисович, нарушить ваш вечерний покой, если ничего не имеете против? — прибавил он без всякого выражения, присел к столу, облокотясь и не отклоняя соучастливо утомленный взгляд от перебинтованной руки Александра. — Вижу, друг у вас раненый гостюет? Да, до сих пор раны залечиваем…

— Залечиваем. Только прошу, товарищ лейтенант Усольцев, сумкой не мять эскизы, — произнес Максим и нестеснительно сдвинул полевую сумку с папки. — Я к вашим услугам. Но, если мне не изменяет память, вы месяц назад были у меня.

— Были, были. — Дядя Федор обнаружил ухмылкой пустоту во рту и притерся ягодицами к затерханному сиденью кресла. — Тогда-сь ваш приятель в подвыпивших настроениях вместо футбола мусорную урну по двору в час ночи зачал гонять. Всех жильцов разбудил и перепужал, а мне оскорблениев полный мешок насыпал. Жандар, кричал, людям повеселиться не даю… и всякие заборные слова. У вас он водочку кушал, от вас в непотребстве выходил. Очень вы тогда шумели, дом ходуном…

— Помню: студент Степанов, ваш однокурсник, — сказал участковый. — Из Строгановского училища. Вел себя недостойно студента и гражданина. Отсидел в милиции, оштрафован.

— Прекрасный парень и талантливый студент, — не согласился Максим. — А шумели по поводу моего дня рождения.

Участковый снял фуражку, положил ее рядом с сумкой на стол. Левая щека его сдвинулась, он вобрал воздух, издал свистящий звук, как если бы зуб болел, и сдвинул плотно губы. У него были подстриженные под полубокс волосы, изжелта-серое впалощекое лицо, узловатые руки с крепкими пальцами.

— Продолжаете все праздновать, Максим Борисович? — спросил он и пощелкал ногтем по бутылке, не убранной Максимом. — Там гуляют, — он указал на потолок, где не смолкал топот. — Двое подраться успели, пришлось протокол составлять… И тут вы гуляете, Максим Борисович? На какие, извините, средства? Никак страну, разоренную после войны, подняли, разбогатели, деньгами обзавелись? Прямо-таки разгулялись все! Ведь продуктов, жратвы нет, а страну пропьют!..

Он поцыкал больным зубом. Максим между прочим поинтересовался:

— Что вас привело ко мне, товарищ участковый? Рад видеть дядю Федора и вас, но… что-то не так?

Усольцев глянул на Максима, в глубоко посаженных неулыбчивых его глазах появилась жесткая стылость.