Непрощенный

— Я всегда соблюдаю правила! Я готов пожертвовать любым из своих воинов, который проиграл схватку! Но если я требую помиловать проигравшего — значит, это необходимо! Хотя бы для того, чтобы никто не смог опротестовать ее исход! Ты сейчас же — слышал, сейчас же! — отдашь приказ заковать своего бешеного тринокса в кандалы. Такие, чтобы он их случайно не порвал. А ты… — он ткнул пальцем в сторону распорядителя, который от ужаса был готов провалиться сквозь землю, — подбери пять пар на поединки. А еще лучше — семь или восемь. И чтобы это были схватки, а не бой шутов на мешках, который я тут наблюдал! И если хоть одна пара меня не устроит, получишь плетей!

Бедный потомок пресмыкающихся явно намеревался как-то выразить свое согласие, но сумел лишь жалобно икнуть, после чего скрылся за портьерами.

По правде говоря, предстоящие схватки барона Пако совершенно не интересовали. Он приказал устроить их с единственной целью: перебить впечатление, которое могла произвести на зрителей выходка маленького гладиатора. Пусть полюбуются на других бойцов, пусть снова погрузятся в азарт боя… А потом он приведет этого великого воина на арену в кандалах и казнит. Именно казнит, как преступника. Прежде, чем отправить в дезинтегратор, ему отрубят голову… а он, барон Пако, урожденный Тоар Гемельсоирский, лично примет голову наглеца из рук палача и покажет ее своим подданным.

Потому что дело было вовсе не в том, что маленький бородач ослушался его приказа. Дело было в том взгляде, который тот бросил на повелителя Диска. Так смотрят даже не на равных. Так он сам смотрел бы… на какого-нибудь представителя расы силентов с планеты Кимон — народа примитивного, но чрезвычайно заносчивого и мнящего себя венцом эволюции. Если бы силенты каким-то чудом захватили его, Тоара Гемельсоирского, в плен и потребовали бы…

Размышления барона прервал истошный вопль: один из гладиаторов рухнул на песок, разрубленный пополам от солнечного сплетения до промежности. Победительница — гибкая поджарая иллура, женщина-кошка — взмахнула над головой окровавленным клинком и снова издала призывный клич. Исход поединка сомнений не вызывал, однако гладиатрикс повернулась к ложе барона и поклонилась грациозно и в то же время подобострастно, приглашая его решить судьбу побежденного.

Сама догадалась? Или это Арран ее надоумил?

Пряча усмешку, барон встал, обвел взглядом притихшие трибуны и небрежно опустил руку. Иллура снова поклонилась — на этот раз с благодарностью, — и неторопливо приблизилась к истекающему кровью противнику. Тонкая рука-лапа, покрытая мраморно-бежевой шерстью, погрузилась в рану. Гладиатор в последний раз дернулся, и кошка выпрямилась, демонстрируя всему цирку его еще пульсирующее сердце.

Очень хорошо…

— Последний? — небрежно осведомился он, возвращаясь к своему креслу. Охранник, к которому, возможно, был обращен этот вопрос, ответил почтительным кивком.

— Ну, вот и славно, — произнес барон. — А теперь посмотрим на этого наглеца.

Он встал так резко, словно хотел опрокинуть кресло, и шагнул к выходу, но вовремя вспомнил, что должен соблюсти определенные формальности.

Будь он неладен, этот коротышка!..

Разумеется, толпа все еще пребывала под впечатлением увиденного. Но если правитель Диска не выйдет на пандус и не поприветствует снова своих подданных, подобно радушному хозяину, провожающему гостей, это не останется незамеченным. Барон Пако разгневан! Барона Пако вывел из равновесия какой-то раб, который повел себя непочтительно! Не потому ли, что барону не под силу усмирить этого наглеца?

Для таких случаев есть золотое правило: не всегда надо показать силу — достаточно не показывать слабость.

И тогда все успокоится само собой. Потому что не пройдет и часа, как верных подданных — независимо от расовой принадлежности — куда больше будут занимать проигранные или выигранные мегакусы на кредитках, нежели поведение победителя, который помог им эти деньги приобрести… или, наоборот, потерять.

Публика повалила к выходу Барон с облегчением вздохнул и, окруженный стражей, покинул ложу.

Впрочем, он был не единственным, у кого в этот час душа была не на месте. Старший смотритель Отто Чаруш, который вприпрыжку бежал за своим господином, обливался потом не только оттого, что барон имел привычку сильно прибавлять шагу, пребывая в дурном настроении. В таком дурном настроении Отто Чарушу не доводилось пребывать очень давно — с тех пор, как правитель системы Альдебарана выставил его со своей территории. Тогда Старший смотритель не попал под горячую руку лишь благодаря банде копателей, которая очень кстати высадилась на планете. «Игра иллуры и мауса» продолжалась ровно столько, сколько потребовалось, чтобы гнев барона остыл. В глубине души Отто догадывался: если он и был виновен в том прискорбном инциденте, стремление спасти от расхищения имущество господина вряд ли спасло его самого. А сейчас бы и точно не спасло.