Непрощенные

Выйдя из здания ГАБТУ, Люба двинулась вдоль улицы без всякой определенной цели. Спешить было некуда. В общежитии командного состава НКВД, где ее поселили, в это время ни души – все на службе. Взгляд Любы упал на афишу кинотеатра: показывали довоенную комедию «Волга-Волга». К кассе кинотеатра змеилась очередь: зрелища в это тяжелое время были чрезвычайно востребованы, билеты расхватывали. Разумеется, лейтенанту НКВД билет бы нашли, но Любе сейчас не хотелось в кино, тем более на комедию. Она прошла мимо, провожаемая любопытными взглядами. Девушка в форме командира НКВД с забинтованной рукой и медалью на гимнастерке… Во взглядах людей сквозило уважение, но Люба не замечала никого. Она шагала по тротуару, думая о своем, пока не остановилась у большого здания с куполами на крыше. Стены церкви были обшарпанными, давно не знавшими ремонта, но все равно храм выглядел красиво и величественно.

С минуту Люба постояла, удивляясь тому, куда принесли ее ноги, затем оглянулась по сторонам и шмыгнула в приоткрытую дверь. Внутри церкви стоял полумрак. У иконостаса теплилось несколько свечей, сладко пахло растопленным воском и ладаном. Последний запах едва угадывался. Людей в церкви не было. Только две женщины били поклоны перед иконой Божьей Матери в левом углу: одна из женщин была пожилой, вторая – помоложе. Внезапно женщины опустились на колени, приложились лбами к полу и замерли.

Люба повела плечами. Как все комсомольцы, она не верила в Бога, зато в него верили мать и бабушка.

– Бога нет! – говорила им Люба. – Учитель сказал.

– Пусть говорит! – отвечала бабушка. – Ему положено. А ты – молчи! Если не дура…

Тогда Люба страдала, понимая, что нелегко выкорчевать закостенелое мракобесие из родственников. Бабушка и мама ходили в церковь, но Любу с собой не звали – и то ладно. В свою очередь Люба раз за разом пыталась их перевоспитать: она любила мать и бабушку. Бог и церковь находились за границей ее интересов, на пути, которым шагала страна, пережиткам прошлого не оставалось места. А вот теперь почему-то нашлось…

Осмотревшись, Люба заметила у входа столик с разложенными на нем свечками. За столиком сидел старик с длинной седой бородой и настороженно смотрел на Любу. Поколебавшись, она направилась к нему.

– Мне помолиться, – сказала тихо. – За человека.

Взгляд старика оттаял.

– За здравие или упокой? – спросил деловито.

– Чтоб уцелел, – сказала Люба. – Живым вернулся.

– Тогда за здравие, – заключил старик и достал бумажку. – Крещеная?

Люба кивнула. Как всех деревенских детей, ее окрестили в младенчестве.

– А он?

– Наверное. Он до революции родился, тогда всех крестили.

– Необязательно, – возразил старик. – Если иудей или мусульманин…

– Он – русский!

– По-всякому бывало… За некрещеного на общей молитве нельзя.

Старик подумал, спрятал бумажку и придвинул ей свечку.

– Помолитесь сами! Вам можно. Да и лучше самой.

– Я не знаю молитв, – сказала Люба. – Забыла.

– Вы своими словами, – посоветовал старик. – Как на душе лежит. Главное, чтоб от сердца…

Люба положила на столик десять рублей, старик отсчитал сдачу, но Люба отодвинула деньги. Старик кивнул, забрал деньги и положил рядом со свечой алюминиевый крестик на шнурке.

– Наденьте!

Люба покачала головой.

– Необязательно на шее носить, – сказал старик. – Можно в подкладку зашить. Сейчас многие так делают.

– Только я… не могу перекреститься.

Люба подняла правую руку. Доктора на Большой земле, увидев ее распухшую кисть, сразу отправили ее на операционный стол, уверив, что просто прочистят рану. Придя в себя после операции, Люба увидела, что среднего и безымянного пальцев у нее больше нет.

– Гангрена! – хмуро буркнул хирург в ответ на ее жалобы. – Скажи спасибо, что целиком кисть не отхватили! Вовремя тебя привезли…

– Ничего, деточка! – вздохнул старик. – Господь все видит. Он добрый. Как получится, так и крестись.

Люба сунула крестик в нагрудный карман, взяла свечку и направилась к иконостасу. Здесь она неловко, левой рукой, затеплила свечу, вставила ее в отверстие на подсвечнике и замерла. С темной иконы напротив смотрел Спаситель, словно вопрошая: «Тебе чего?»

– Я… – произнесла Люба одними губами. – Хочу попросить… Пожалуйста! Пусть он уцелеет! Пусть вернется живым! И пусть мы… – Она подумала и добавила: – Это необязательно, Господи! Главное, чтоб выжил…

Она поднесла искалеченную ладонь ко лбу, вздохнула и перекрестилась всей рукой. В последний раз она делала это совсем маленькой, давным-давно. Но рука не забыла…

* * *

Опаленный бок старого грузовика был плохим прикрытием. Олег понимал это, но надеялся, что такого же мнения придерживаются и немцы. Не поверят, что русский танк спрятался за кучей коптящего железа и ошметками брезента. Было б хорошо, если б не поверили.

Ильяс возился со снарядом.

– Сколько бронебойных осталось? – проорал Олег, хотя ответ был ему известен.

– Десять.