Непрощенные

Гостей на хуторе встретили сердечно. Не сразу. В первые минуты возник конфликт, но наладилось. Хозяйка – молодая, бездетная вдова, за ужином увивалась вокруг младшего лейтенанта, а как стемнело, повела его показывать спальню. Обратно в горницу они не вернулись. Волков с бойцами отправились спать в сарай, Люба пристроилась на лавке. Спала плохо: мешали стоны и охи, доносившиеся из-за стены. Занимая хутор, Волков планировал утром уйти, но радиограмма из Могилева изменила планы. Группа обрадовалась нечаянному отдыху. Бойцы попарились в бане, постирались, сбрили многодневную щетину. Танк и прицеп, чтоб чужое око не приметило, отогнали в лес и замаскировали. Ублаженная лейтенантом хозяйка не пожалела кабанчика. На ласку красноармейцы ответили добром. Оценив обстановку крестьянским глазом, одни взялись косить лужок и заготовить сено, другие пилили и кололи дрова. Бойцы пасли корову, кормили свиней, варили еду и даже пекли хлеб – хозяйке было недосуг. Она ежедневно водила Паляницу показывать окрестности, с каковой целью оба исчезали с рассветом и возвращались к полудню. Бойцы наслаждались нечаянной передышкой, Паляница – вниманием хозяйки, только Волков грустил.

Петлицы с «кубарями», врученные прилетевшим из Могилева командиром, сержант принял ошарашенно, а назавтра запил. Самогонка у хозяйки имелась, а буде кончилась, пополнить запасы не составляло труда: в кладовой в бочке пыхтела брага. Воинская часть, лишенная командирского ока, превращалась в колхоз. Видя это, Люба страдала.

Из распахнутого окошка дома донеслось рычание ладов: невидимый гармонист пробовал инструмент. Нестройные звуки сменились мелодией.

– Итишки-какишки! Не забыл! – донеслось из окна.

Музыка утихла, гармонь рыкнула раз-другой – гармонист подбирал мотив, и мелодия полилась. Печальная и надрывная. Впечатлению способствовал вплетшийся в музыку бас.

– По полю танки гpохотали,
Танкисты шли в последний бой,
А молодого командиpа
Hесли с пpобитой головой…

Голос дрогнул, певец шумно втянул воздух и затянул второй куплет:

– По танку вдаpила болванка,
Пpощай, pодимый экипаж.
Четыpе тpупа возле танка
Дополнят утpенний пейзаж…

– Это что? – удивилась Люба. – В первый раз слышу!

– Хорошая песня! – пояснил мехвод. – Командир ее часто поет.

Машина пламенем объята, —

ревел отпущенный в раздолье бас, —

Вот-вот pванет боекомплект,
А жить так хочется, pебята,
И вылезать уж мочи нет…

– Не советская песня! – нахмурилась Люба. – Упадническая.

– Зато душевная! – возразил Климович.

Hас извлекут из-под обломков,

– подтвердил его мнение певец, и голос его снова дрогнул.

– Подымут на pуки каpкас.
И залпы башенных оpудий
В последний путь пpоводят нас…

– Что такое «каркас»? – спросила Люба.

– Носилки на ножках, – пояснил мехвод. – Ящики с боеприпасами носить, боекомплект в танк загружать. Товарища погибшего положить тоже можно – для прощания. – Климович вздохнул.

– И полетят тут телеграммы,
Родных, знакомых известить,
Что сын ваш больше не вернется
И не приедет погостить.

В песне образовалась пауза. В избе послышалось бульканье и стекольный звон.

– В углу заплачет мать-старушка,
Смахнет слезу стаpик-отец,
И молодая не узнает,
Какой у парня был конец…

– Как он может! – возмутилась Люба. – Пьяница! Какой пример для подчиненных!

– Не трожьте командира! – не согласился мехвод. – Мужчина в своем праве… Вы «упадником» его ругаете, а сами совсем не знаете. Я с ним с первого дня! Давно сгорел бы, если б не Василий Кузьмич! Красноармейцы, что к нам пристали, его уважают. Подыхали в своем лесу, а товарищ лейтенант не только вывел, но и немцев бить пристроил! С ним не пропадешь! Будь моя воля, я б ему не лейтенанта, а майора присвоил бы! А то и полковника! И полк бы дал.

– Что он герой, знаю, – буркнула Люба. – Только и героям не все позволено. Мы же в тылу врага. Вдруг немцы? Да и дисциплина…

– Пост выставлен! – сказал Климович. – Хлопцы службу знают.

– А кто встретит врага в случае чего? Бойцы разбрелись, командир пьянствует!

– Нет здесь немцев! – успокоил Климович. – Ни рядом, ни в округе. Пусть человек отдохнет!

– И будет карточка пылиться, —

рявкнули за окном, –

Hа полке пожелтевших книг,
В военной форме при петлицах,
И ей он больше не жених…

Бас в доме стих, снова послышалось звяканье стекла и бульканье наливаемой жидкости.

– Бляди! – сказал голос за окном. – Гэбня поганая! Дотянулись, суки!