Непристойные предложения

В памяти всплыли слова нашего Советчика по Вопросам Досуга: «Нельзя сказать, Фьятиль, что мы считаем, будто у детей не должно быть игрушек. Мы просто не хотим, чтобы они привязывались к одной конкретной игрушке. Наша раса собирается покинуть эту планету – родной дом с самого ее зарождения. Мы сможем взять с собой только те существа и объекты, которые пригодятся нам для выживания на новом месте. И поскольку грузоподъемность каждого нашего корабля ограничена, выбирать приходится лишь наиболее полезные вещи. Мы не можем захватить с собой что-то только потому, что оно красиво, или потому, что люди этому поклоняются, или даже потому, что многим кажется, будто они не могут без этого обойтись. Мы можем взять с собой лишь то, без чего нам действительно не выжить. Вот почему я раз в месяц прихожу к вам, чтобы проверить твою комнату: убедиться в том, что в твоем ящике для игрушек лежат только новые покупки, ибо в противном случае ты можешь обрести опасную склонность к сентиментальности, которая способна привести единственно к Хранителям. А твои родители слишком славные люди, чтобы обречь тебя на подобную судьбу.

И тем не менее, усмехнулся я про себя, именно такую судьбу я себе выбрал. Старый Тоблетей говорил правду: первый шаг на пути к катастрофе связан со странными предметами и безделушками в тумбочке. Такими, как ветка, на которой сидела первая пойманная мною в сачок бабочка, сам этот сачок, сама эта бабочка. Комок бумаги, которым кинула в меня одна очень важная с моей точки зрения двенадцатилетняя леди. Изгвазданный экземпляр настоящей, печатной книги – не какая-нибудь там распечатка на принтере, нет; та, что хранит еще поцелуй печатного пресса, а не брызг из сопла картриджа. Маленькая деревянная моделька «Надежды» – звездолета капитана Кармы. Ее подарил мне старый космолетчик на терминале лунных экспрессов – наврав при этом с три короба…

Ох уж эти набитые хламом тумбочки! Сколько сил приложили мои родители и учителя, пытаясь привить мне любовь к порядку и презрение к личной собственности! И в результате вот он я – обладатель такого количества шедевров, какое не снилось ни правителям Римской империи, ни Великим ханам.

Я усмехнулся и вновь занялся делом: поиском служебных роботов. Они разбрелись по всему стартовому полю, почти затерявшись в грудах мусора. Наверное, после отлета кораблей они так и слонялись бесцельно из стороны в сторону, пока у них не сели аккумуляторы. Я зарядил несколько штук и отправил убирать ненужный хлам. Я намерен проделать это на каждой из пары сотен стартовых площадок – именно с этой целью я изучал робототехнику. Я хочу, чтобы Земля в момент своей гибели выглядела красивой и ухоженной. Боюсь, мне никогда не стать таким, как Одобрители: слишком уж сильно я привязываюсь к вещам.

В таком настроении я не мог продолжать свое путешествие, не заглянув ненадолго во Флоренцию. Нет, правда.

Но – как я мог бы и ожидать – я опьянел от холстов, мрамора и кованого металла. Флоренция осталась без флорентийцев, но ее замечательные галереи никуда не делись. Я прогулялся по прекрасному Понте Веккьо – единственному из знаменитых мостов через реку Арно, избежавшему разрушения в годы Второй Мировой войны. Я дошел до кампаниллы Джотто и дверей Баптистерия, и меня начало охватывать отчаяние. Я бегом бросился к церкви Санта Кроче полюбоваться на фрески работы Джотто, а потом в монастырь Св. Марка – на Фра Анжелико. Что толку от года, если за двенадцать месяцев мне не осмотреть даже отдельно взятого города, такого, как этот? Нет, конечно, я могу бросить быстрый взгляд, могу пробежать большую его часть, но что я успею разглядеть по-настоящему? Я стоял в саду Боболи, отчаянно пытаясь решить, стоит мне идти смотреть на микеланджеловского «Давида» (которого я уже видел прежде) или на работы Донателло (которого не видел), и тут снова взревели сирены.

Обе сирены.

Накануне отлета я собрал портативный антропометр, спроектированный для поисков потерявшихся на венерианских болотах колонистов. Схема его основана на совершенно иных принципах, нежели у того большого агрегата, который я нашел в Зале Гаджетов. Поскольку схемы их принципиально разные, да и работать им полагалось в совершенно разных условиях, я решил, что они будут идеально подстраховывать друг друга. Я настроил коммуникатор своего пузыря на частоту сигнала тревоги большой машины и вылетел из музея в полной уверенности в том, что единственное, что способно заставить сработать оба антропометра – это наличие на Земле других людей. В полном замешательстве я полетел обратно в музей. Оба аппарата реагировали одинаково. Сирены могли означать лишь одно: внезапное появление на планете человека. И вдруг обе смолкли: источник сигнала исчез. Сколько бы я ни вглядывался в дисплеи обоих антропометров, те не улавливали ни малейшего намека на присутствие людей во всем радиусе своего действия – а это почти половина светового года.