– Что они такое, командир? Что, во имя межгалактического космоса, они такое?
– Что такое? Течь в Дыре Лебедя. То, куда свалились все животные.
– Я… я не понимаю.
Карлтон едва не махнул рукой, но вовремя сдержался.
– В Дыре много загадок. Не только отсутствие обычных космических явлений, редкость звезд и тому подобное, но и лазейки в законах природы, которых больше нигде не найдешь. Несколько современных теорий считают этот район местом возникновения нашей вселенной. Начинаются ли они с пространства, которое схлопнулось, потому что устало быть неизменным во времени, или с некой версии взрыва первобытного атома – с чего бы они ни начинались, Дыра Лебедя неизменно является той сценой, где это могло произойти.
– Да. С тех пор как двести лет назад Бокер открыл здесь сектора хронологических брешей.
– Верно, парень. Я не говорю, что знаю, с чего началась вселенная. Но готов поставить свой следующий обед в Сэндсторме против пыли на твоем правом ботинке, что это было именно здесь. И судя по всему, область вокруг Лебедя так и не пришла в себя. Осталась дырой в пространстве, где есть все то, чего не должно быть, – и наоборот. Мгновение – или тысячелетие – творения основательно ее потрепало. И к числу ран, к числу порезов, которые так и не зажили, я отношу эти белые штуковины по всей системе.
– А зеленые шары явились через штуковину на этой планете из… из…
– Откуда-то извне. Из другой вселенной, до которой мы не можем дотянуться и которую даже не можем себе представить.
Латц обдумал услышанное.
– Вы имеете в виду другую плоскость, командир?
– Или другое измерение. А именно, четвертое.
– Но еще в двадцатом веке доказали, что четвертым измерением является время, и
– Я имею в виду четвертое пространственное измерение, Латц. Вселенную, где есть длина, ширина, высота – и
– С шириной и длиной, но без высоты? Хм, даже не знаю. Думаю, мы бы видели его кожу как тонкую линию вокруг скелета и внутренних органов. И… погодите минутку… он бы смог двигаться и видеть только на совершенно ровной поверхности!
Карлтон мысленно поблагодарил чиновников академии за вступительные экзамены, которые отсеивали людей с нехваткой воображения.
– Молодец. Теперь представь, что мы сунем палец в этот двухмерный мир. Человек в нем увидит вместо пальца круг – точно так же, как мы видим вместо этих созданий сферы. Когда кончик пальца продвинется дальше, и в тот мир войдет более толстая часть, круга станет шире; когда мы вытащим палец, для человека в том мире он исчезнет. Если бы мы пожелали съесть его, то смогли бы зависнуть над ним, пока он бежал бы от того места, где видел нас в последний раз, а потом опуститься перед жертвой, и той показалось бы, что мы возникли из ниоткуда. А если бы мы захотели перенести его в наш мир, наше пространство…
– Мы бы взяли его за кожу, и на мгновение его внутренности стали бы единственной видимой частью в его мире. – Латц невольно содрогнулся. – Уф. Значит, эти шары – это срезы четырехмерных пальцев… или псевдоподий?
– Я не знаю. Однако полагаю, что эти создания – четырехмерные аналоги наших простейших форм, бактерий или червей, опасные, как сама смерть. Не думаю, что в их родном мире это сложные животные, потому что их органы чувств весьма незамысловаты. Они не слышат нас, не чуют и не ощущают; они преследуют нас, только когда мы движемся. Все это свидетельствует о примитивных организмах, пусть и четырехмерных. И объясняет, почему на этой планете нет фауны, зато есть всевозможная флора. Животные подвижны, а потому их съели; растения обычно растут на одном месте, а потому на них не обратили внимания.
– Но, Вик, нам придется двигаться, чтобы вернуться на корабль!
– Мы будем двигаться, но не по прямой. Не так, как движутся эти шары, не так, как двигался О’Лири. Мы побежим к шлюзу по преднамеренно хаотичной траектории, мы будем внезапно останавливаться, делать зигзаги, разворачиваться и возвращаться по своим следам. На это уйдет время, но готов спорить, что у наших зеленых друзей нет сенсорного или мыслительного аппарата, чтобы быстро разгадать беспорядочное движение.
– Бедный О’Лири! Неправильно возвращаться без этого шумного рыжего здоровяка!
– Мы никуда не вернемся, парень, пока не попадем на корабль и не запустим двигатели. А теперь поспи немного, пока ночь не кончилась.