Все согласились и, превратив раздутые пурпурные тела в жидкость, потекли к аппарату. Достигнув его четырех квадратных блоков, которые перестали механически повизгивать, они собрались, затвердели и вернули себе слизистую форму.
– Вот видите! – воскликнуло существо, бывшее исполняющим обязанности секретаря исполнительного помощника по связям с общественностью. – Видите, осторожность не имеет значения! Те, кто клубится, ошибались: мы не изменились. – Он победоносно вытянул пятнадцать пурпурных псевдоподий. – Ничего не изменилось!
Тысяча девятьсот сорок седьмой был годом первого научно-фантастического бума, вызванного интересом, который породила разработка атомной бомбы, и несколькими крайне успешными научно-фантастическими антологиями. К редактору одной из них, Гроффу Конклину, обратились обеспеченные люди и предложили профинансировать новый журнал, соиздателями которого предстояло стать Конклину и Теду Старджону. Это было за пару лет до того, как Энтони Бучер и Дж. Фрэнсис Маккомас решили вместе выпускать «Мэгезин оф фэнтези энд сайнс фикшн» (
Тед и Грофф, в свою очередь, обратились ко мне и нескольким другим писателям, предложив неслыханный по тем временам гонорар – четыре-пять центов за слово – «за лучшие рассказы, на которые вы, ребята, способны, за нечто действительно выдающееся». (Тогдашние научно-фантастические расценки составляли от полуцента до умопомрачительных двух центов за слово. Только Джон В. Кэмпбелл из «Эстаундинг» (
Я несколько месяцев размышлял о рассказе нового типа, необъяснимым образом отсутствовавшего в журналах, для которых мы все писали: о неприкрытой, откровенной политической сатире. Я сказал «необъяснимым образом», поскольку подобная сатира оказалась крайне успешной – взять хотя бы «Мы» Замятина и «Прекрасный новый мир» Хаксли – и поскольку научно-фантастические журналы выглядели естественной, даже идеальной средой для таких рассказов.
И Америка 1947-го тоже казалась созданной для такой сатиры. Федерация ученых-атомщиков, группа, состоявшая из молодого поколения физиков и химиков, которые участвовали в Манхэттенском проекте и были до смерти напуганы собственными достижениями, подвергалась атаке с многих официальных и неофициальных сторон, будучи обвиненной в непатриотизме или – что в те дни было намного хуже – открытом дружелюбии по отношению к потенциальному врагу. Не забудьте, тогда мы были на самых первых стадиях того, что впоследствии вырастет в холодную войну.
В конгрессе сенатор Джозеф Маккарти еще не проявил себя во всей своей гремучей красе, однако вопросами, которыми он прославится, уже несколько лет умело занимались Мартин Диез и Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРАД). Сцена была почти готова.
Таким образом, тысяча девятьсот сорок седьмой также стал годом стремительного нападения Мартина Диеза и КРАД на развлекательную индустрию: различных знаменитостей и закулисных творческих личностей вызывали в суд и тщательно допрашивали по поводу их политических взглядов и личных связей – все во имя национальной безопасности и защиты секретов производства атомной бомбы. В те дни «безопасность» была паролем, словом, использовавшимся для прикрытия всевозможных расследований, и, возможно, к нему апеллировали чаще, чем к самой конституции.
Приведу восхитительный пример: во имя грозной Безопасности супермаркеты, торговавшие польской ветчиной (ведь Польша была за железным занавесом и представляла собой полноценной коммунистическое государство), пикетировали по обвинению в нехватке патриотизма. Во имя Безопасности велись судебные преследования; из-за нее совершались самоубийства, проводились щедро финансируемые национальные кампании в газетах, журналах и средствах вещания; были даже выборы, основанные на Безопасности. А один особенно бойкий молодой конгрессмен в конце концов предложил создать в кабинете министров отдельный пост по безопасности.
Именно это предложение заставило меня, терзаемого смехом и откровенным ужасом, сесть за печатную машинку. Я написал и переписал «Бруклинский проект» за полтора дня.
Старджон с Конклином одобрили рассказ и выбрали в качестве первого приобретения для нового журнала.
Я был в восторге. Я набросал целую серию политической и социальной сатиры, которую собирался написать для этого журнала. Я нашел форму, на которой мог сосредоточиться в ближайшую пару десятилетий. И нашел этой форме достойный рынок.
Потом рухнула крыша. Точнее, сразу несколько крыш.