Непорядок и раннее горе

Манн Томас Непорядок и раннее горе

ТОМАС МАНН

НЕПОРЯДОК И РАННЕЕ ГОРЕ

Перевод Т.Исаевой.

В качестве основного блюда были поданы только овощи - капустные котлеты; поэтому вслед за ними сервировался холодный пудинг из отдающего мылом и миндалем порошка, лишь недавно появившегося в продаже, и пока Ксавер - юный слуга в шерстяных белых перчатках, желтых сандалиях и полосатой куртке, из которой он несколько вырос, - водружает его на стол, "большие" осторожно напоминают отцу, что сегодня гости.

"Большие" - это, во-первых, восемнадцатилетняя Ингрид, кареглазая, весьма привлекательная девушка, которой предстоят выпускные экзамены скорее всего, она их сдаст, хотя бы уже потому, что вскружила голову всем преподавателям и самому директору настолько, что те положительно во всем ей потакают; впрочем, Ингрид отнюдь не думает воспользоваться аттестатом зрелости, а, полагаясь на свою приятную улыбку и столь же приятный голосок, а также на ярко выраженный, забавный дар подражания, хочет поступить на сцену, - и, во-вторых, ее брат Берт, светловолосый семнадцатилетний юноша, который ни под каким видом не намерен кончать школу, а мечтает как можно скорее окунуться в гущу жизни, стать либо танцором, либо конферансье в кабаре, либо, на худой конец, даже кельнером, но тогда уже непременно в Каире, с каковой целью оц однажды, в пять часов утра, предпринял едва не удавшуюся попытку сбежать из дому. Решительно, он чем-то похож на юного слугу Ксавера Клейнсгютля, своего сверстника, - не то чтобы Берт был с виду простоват, напротив, чертами лица он явно напоминает отца, профессора Корнелиуса, - нет, это совсем иное сходство, скорее только какое-то приближение их обоих к одному и тому же типу, причем главную роль здесь, пожалуй, играет преувеличенная одинаковость в одежде, повадках, во всем облике. У обоих густые, очень длинные волосы, небрежно разделенные пробором, и оба делают одинаковое движение головой, отбрасывая их со лба. Когда один из них, в любую погоду без головного убора, в спортивной куртке, лишь ради кокетства перехваченной кожаным ремешком, слегка подавшись вперед да ещё вдобавок склонив голову к плечу, уходя со двора, отодвигает засов калитки или садится на велосипед, Ксавер по собственному усмотрению пользуется велосипедами господ, дамским тоже, а в особо безмятежном настроении и профессорским, - доктор Корнелиус, глядя из окна своей спальни, при всем желании не может разобрать: кто это - чужой малый или собственный сын? У них вид русских мужичков, думает он, как у одного, так и у другого, и оба они отчаянные курильщики, хотя Берт, за неимением денег, курит меньше Ксавера, который довел свою норму до тридцати сигарет в день, предпочтительно марки, носящей имя прославленной кинодивы.

"Большие" называют родителей "стариками" - и не за глаза, а открыто, уважительно и любовно, хотя Корнелиусу всего сорок семь, а жена его на восемь лет моложе. "Достопочтенный наш старик", говорят они, "славная наша старушка". А родители профессора, запуганные, сбитые с толку старики, доживающие свой век у себя на родине, на языке "больших"

именуются "предками". Что касается "маленьких", Лорхен и Байсера, которые обедают наверху с "сизой Анной", прозванной так за сизые щеки, то они, следуя примеру матери, зовут отца просто по имени - "Абель".

Это милое, фамильярно-доверчивое обращение звучит необычайно потешно, особенно когда его лепечет сладкий голосок пятилетней Элеоноры, - судя по сохранившимся детским фотографиям госпожи Корнелиус, она очень похожа на мать, и профессор в ней души не чает.

- Старикашечка, - вкрадчиво говорит Ингрид и кладет свою большую, но красивую руку на руку отца, который, следуя бюргерскому, не лишенному здравого смысла обычаю, восседает во главе семейного стола, напротив жены, - слева от него сидит Ингрид. - Милый родитель, разреши мне коснуться того, что, бесспорно, улетучилось из твоей памяти.

Сегодня после обеда должен состояться "детский крик на лужайке", с селедочным салатом в качестве гвоздя программы. Так что не падай, пожалуйста, духом и не унывай: в девять часов все будет кончено.

- А? - - говорит профессор, и лицо у него вытягивается. - Ну что ж, хорошо. - И он кивает толовой в знак того, что подчиняется неизбежности, А я думал... Разве сегодня? Да, да, четверг. Как время бежит!

И когда же они пожалуют?

- В половине пятого, - отвечает Ингрид, которой брат неизменно уступает первенство в переговорах с отцом. Значит, у Корнелиуса еще есть время отдохнуть наверху, куда не доносится шум. От семи до восьми он все равно гуляет, а при желании может даже ускользнуть через террасу.

- О! - бурчит Корнелиус, как бы подразумевая: "Не надо преувеличивать!"

Но тут вступает Берт:

- Ведь это единственный вечер, когда Ваня не занят в спектакле.

В другой день ему пришлось бы уйти в половине седьмого. Гости были бы очень огорчены.