Описание дано как бы из-за плеча Онегина, передано его состояние («ему казались»), но состояние героя изображено слогом автора: это его стилистика, его эпитеты («уединенные», «сумрачной»), его оксюморон (журчанье – «тихого» ручья). И тут же интонация меняется:
Исчезает стилистически окрашенное слово, появляется «простое и прямое, “голое” слово»[35]. Повествование отражает онегинский практический склад ума.
Описание онегинской усадьбы в начале второй главы также дается авторским романтизированным взглядом; в первой строфе оно завершается картиной запущенного сада, названного приютом задумчивых дриад. Можно с уверенностью сказать, что сознание Онегина, чисто практическое сознание, воспринимает мир без поэтических украшений; никаких дриад, ни, мягче, их приюта в своем саду он, конечно, не находит. Таким образом, одна и та же действительность по-разному воспринимается в зависимости от внутреннего психологического склада героя и автора. М.М. Бахтин указывал на характерные для романа зоны «диалогического контакта» автора с героем: «Автор видит ограниченность и неполноту еще модного онегинского языка-мировоззрения… но в то же время целый ряд существенных мыслей и наблюдений он может выразить только с помощью этого “языка”, несмотря на его историческую обреченность как целого»[36]. Приведенные здесь факты раздвигают зону «диалогического контакта», выявляют и такую возможность, когда онегинский практицизм судится с позиции оставленного (или оставляемого) романтического сознания.
Переход от романтического к реалистическому мировосприятию в сознании Онегина, показанный в конце первой главы, оказывается бесповоротным. Намеченные перемены делают возможной контрастность изображения Онегина в сопоставлении с Ленским, что оговорено особо: «Волна и камень, / Стихи и проза, лед и пламень / Не столь различны меж собой». На фоне Ленского особенно заметны произошедшие с Онегиным метаморфозы. Совсем исчезает романтическая мечтательность, на первый план выходит обозначенный еще в первой главе скептический (трезвый, практический, т. е. антиромантический) склад ума. Стремительно нарастает душевный опыт героя: рядом с Ленским Онегин выглядит и возрастом старше его (хотя – по первому счету – они почти ровесники; Ленскому «без малого» осьмнадцать лет, Онегину, можно было бы предполагать, недалеко за восемнадцать). Роль онегинской антитезы романтическому сознанию приобретает исключительное значение.
Возрастание реалистической характерности героя не означает разрыва генетических связей его с романтическими предшественниками. Пушкиным разрабатывается по существу основная ситуация романтической поэмы: герой из цивилизованного мира перед лицом «естественного» человека. Романтическая поэма заостряет противостояние героя и героини, роман в стихах – сглаживает, но общая суть сохраняется. «Инерцию романтических приемов в обрисовке характера главного героя»[37] С.А. Фомичев отмечает в некоторых черновых вариантах исповеди Онегина. В сцене свидания не только в черновом, но и в окончательном виде можно наблюдать не умозрительно косвенное, а непосредственно текстуальное подтверждение сходства Онегина с Пленником.
Онегинская речь индивидуальна, а вместе с тем создается впечатление, будто герой подслушал монолог своего предшественника и пользуется им как конспектом, очень близко, иногда почти буквально повторяя целый ряд его аргументов.
Оба героя уступают пальму духовного первенства женщине:
Пленник Онегин
Дублируется признание, что встреча с героинями произошла не вовремя, опоздала: ее исход мог быть иным:
Оба героя констатируют омертвение души:
Следствие тоже одинаково: перед наполненными огнем страсти героинями герои ощущают себя живыми мертвецами, и это ощущение для них мучительно. Есть и разница: Пленник говорит о реально испытываемых чувствах, опыта Онегина достаточно, чтобы прогнозировать нежелательную ситуацию: