Непечатные пряники

Отдельно надо сказать о школе, которая была предметом особой заботы Юлии Михайловны. В девятьсот пятом году, в год издания царского Манифеста о гражданских свободах, она дала обещание построить в Каменном Народный дом. Кувшинова внесла на строительство дома сто тысяч рублей, и через восемь лет дом, построенный в стиле модерн по проекту московского архитектора Воскресенского, открылся. В нем были устроены шестилетняя школа для детей фабричных рабочих, библиотека и любительский театр. На фронтоне Народного дома было написано «Народный дом в память 17 октября 1905 года»[1]. На открытии гостям вручались бронзовые жетоны с гравюрой здания и надписью на обороте «Знание – воля, знание – свет, рабство без него». Эти же слова были написаны на транспаранте, который нес самый лучший ученик школы во время праздничного шествия в конце каждого учебного года. Рядом с колонной учеников шла сама Юлия Михайловна. Красивая, должно быть, была картина… Куда только вся эта красота подевалась, когда через несколько лет… Впрочем, и тогда уже все начиналось. В больнице, построенной для рабочих, работал врачом Алексей Бакунин, родной племянник известного анархиста, панслависта, идеолога народничества, идейного противника Карла Маркса Михаила Бакунина. Алексей Ильич был первым, кто начал в девятьсот четвертом году активную революционную агитацию среди кувшиновских рабочих. Читая им лекцию о холере, Бакунин вставил в нее слова о свободе слова, организации стачек и забастовок. Бакунину хлопали изо всех сил, кричали «ура!» и пели «Вставай, поднимайся, рабочий народ»[2]. И холера не заставила себя долго ждать. На квартире заводского химика инженера Лакомкина собрались рабочие. Тоже, наверное, пели хором что-то революционное, а потом приняли не менее революционную резолюцию. Узнав об этой резолюции, остальные рабочие фабрики настоятельно посоветовали Бакунину уехать куда-нибудь из села Каменное подальше и не мутить у них воду, а инженера Лакомкина и рабочих, подписавших резолюцию, без всякого спросу и вовсе побили. Надо сказать, что лет за восемь до Лакомкина работал на фабрике еще один революционно настроенный химик – лаборант Николай Васильев, между прочим, большой друг тоже революционно настроенного писателя Максима Горького. Прожил Горький с женой и сыном в гостях у Васильева целый год[3]. Васильев руководил на фабрике нелегальным марксистским кружком. В то время как рабочие, играя для виду в карты, обсуждали, что делать, кто виноват и как экспроприировать экспроприаторов, великий пролетарский писатель сидел в углу, пил чай, курил папиросы и все записывал в записную книжку своей, как говорят, феноменальной памяти. Все эти бесконечные мутные разговоры потом всплыли в его бесконечном и таком же мутном романе «Жизнь Клима Самгина». Может, Горький прожил бы у Васильева и еще год, кабы не новогодний карнавал в имении Бакуниных, в селе Прямухино, неподалеку от села Каменное. Алексей Максимович заявился туда в наряде странника и изображал Луку из своей еще не написанной пьесы «На дне». Что уж он там наговорил от имени Луки – неизвестно. Известно только, что после карнавала владельцы фабрики попросили его уехать от греха подальше. Он и уехал, а вслед за ним уехал и Васильев.

В том же доме, где гостевал у Васильева Горький, жил инженер-технолог Иван Иванович Ожегов. Иван Иванович не занимался революционной деятельностью, не руководил марксистскими кружками, а родил нам вместе со своей супругой сына Сергея Ивановича Ожегова, нашего известного лексикографа и составителя толкового словаря русского языка, выдержавшего в прошлом веке больше двадцати изданий в период с сорок девятого года по девяносто седьмой. В селе Каменном Ожегов прожил первые десять лет своей жизни. Говорят, что где-то в архиве ученого хранится первый, еще детский толковый словарик, размером с небольшую записную книжку и состоящий из нескольких серых и рыхлых, криво обрезанных листов самодельной бумаги, изготовленных Сережей Ожеговым под руководством отца.

Теперь в Кувшинове, на доме, где гостил Горький и родился Ожегов, висят две мемориальные доски, есть улицы Ожегова и Горького, а в Народном доме, который теперь называется Центром досуга, есть комната, заваленная старыми стульями, из‐за груды которых торчит выкрашенная бронзовой краской гипсовая скульптура великого пролетарского писателя с отбитым носом.

Как бы к Горькому ни относиться, а именно он помог Юлии Михайловне Кувшиновой уехать в восемнадцатом году, после национализации фабрики[4], невредимой в Москву, к племяннику, и получить в столице то ли квартиру, то ли комнату. Кажется, потом она смогла выбраться в Чехословакию и последние годы жизни провела там, а где «там» и где была похоронена – так никто и по сей день не знает.

«Бумажник»