Неоконченный роман одной студентки

— Цыц! — прикрикнул он на собак, прижав девушку к себе, но тут же отпустил, чтобы она не подумала, будто он пользуется своим служебным положением.

Однако, загнав сверкающую добычу бруки хозяину, собаки тут же угомонились и отошли, довольно помахивая хвостами.

— Страшу сен зверем оужасным, — произнесла она гнусаво и посмотрела на него снизу вверх, пощупала рукав его куртки, ощупала и мышцы под рукавом и снова прогнусавила: «Еда ты монж еси?»

Ему показалось, будто она спросила его, мужчина ли он, и эта нелепость настолько смутила его, что он весьма неуверенно ответил «да», хотя немало из пасущихся позади овечек могли бы тотчас это подтвердить.

— Ты еси монж красноляпен и прясилен, — сказала она и погладила его по щеке. — Ау, како бодль ест!

— Да, чего там… небритый. Не для кого здесь бриться, — сказал Петр и виновато показал на отару. — А вы откуда будете, сударыня?

Высвободившись из его объятий, девушка сказала на хорошем болгарском, хоть и с довольно сильным акцентом:

— А вы почему так говорите? Не так, как пишется в ваших книгах?

— Какой дурак станет говорить, как пишется в книгах, разве что какой-нибудь чокнутый? А ваша милость откуда знает болгарский? — все же постарался он говорить по-книжному.

— Аз есмь былгарка, — ответила она гнусаво, но тут же поправилась: — Значит, теперь надо сказать: я болгарка, так? — голос ее уже не звучал гнусаво.

— Так и скажите, а то — аз есмь, точно поп в церкви! А как вас звать-то?

— Циана.

— Цана! Неплохо…

— Нет-нет, Ци… а… на…

— Э, теперь модно выдрючиваться с именами.

Она внимательно слушала его, но, видимо, не все поняла. И сказала:

— Я то же самое говорила профессору. Этот язык, сказала я, всего лишь литературный. Население же, положительно, говорит иначе. Но как говорит население, у нас никто не знает… Впрочем, разговорный язык претерпел совсем незначительные изменения… Ооо!.. — она снова прижалась к нему, потому что несколько овечек подошли к чабану, ревниво подняв морды. — Сие животные не сонт ли овцен?

— Овцы, овцы, — исправил он ее, и на этот раз не посмев воспользоваться служебным положением.

— Еда не поендайонт они человека?

Петр легонько отстранил ее от себя, решив, что девушка просто подшучивает над ним.

— Они не кусаются, зато я могу укусить!

— Ха-хооо-хиии, — засмеялась она картинно, как будто участвовала в телепередаче, и довольно откровенно смерила его взглядом с головы до ног, до самых галош. Теперь он окончательно убедился, что она вовлекает его в какую-то непонятную игру… — Извини, но я столько времени учила этот язык! Ты мне нравишься, потом мне покажешь, как ты кусаешься, да? А сейчас мне нужна твоя помощь. Ты умеешь хранить тайну? Если ты настоящий мужчина…

— Могу, если надо, — ответил он нерешительно, испугавшись намека, таившегося в ее словах.

— Присядем в тени. Здесь очень жарко.

Было не так уж жарко, даже овцы еще не прятались в тень, но она энергичным шагом направилась в ближайший лесок, и Петру волей-неволей пришлось последовать за ней.

— Чудесно тут у вас! Какая красота! — вертела во все стороны головой чужеземка, а золотые подвески на лбу и монисто на груди нежно позвякивали.

Ничего особенного, поле как поле — самое обыкновенное, думал про себя Петр. Но кто знает этих городских… может, и в самом деле ей так кажется. Идя вслед за девушкой, он смотрел на ее тонкую талию, перехваченную широким златотканым поясом, и чувствовал, как в нем поднимаются, напирают, требуют выхода какие-то страшные темные силы.

Чужеземка выбрала укромное местечко в кустах на опушке леса. У Петра зашлось сердце, и лишь ум его отчаянно и храбро противился этим самым темным и страшным силам: «Только бы черт не попутал!»

Садясь на траву, она взяла его за руку и притянула к себе:

— Ты ведь не будешь сейчас кусаться? Ха-хоо-хиии!

— И чего ты ломаешься! — сказал он, решив перейти с нею на «ты». Что из того, что он чабан, не скотина же!

— Как это — ломаешься? — насторожилась девушка, явно не поняв слова, но почувствовав в нем нечто обидное.

— Так ни одна женщина не смеется, так только в книгах смеются. Но я все же не понял, откуда ты?

Она сделала широкий жест, обведя рукой вокруг себя, и подняла глаза к небу.

— Издалека… — девушка прислушалась, но вокруг было тихо, только мелодично позвякивали колокольцы в отаре, и вздохнула: — Какая тишина!

Потому что воскресенье, ответил про себя Петр Чабан, завтра как заревут трактора и насосы на водохранилище, тогда посмотришь. Но течение его мысли нарушили прямо-таки невероятные слова девушки:

— Если я тебе нравлюсь, если я тоже тебе нравлюсь…

— Петр я, зови меня Петей, — выдохнул он, — ну так что, если ты мне нравишься?

— А ты никому не скажешь? — склонилась она головой ему на плечо.

Только теперь, когда меж лопатками потекли струйки пота, Петр почувствовал, какая стоит жара.

— Да ведь я холостой. То есть хочу сказать, пора мне, и если мы нравимся друг другу, почему бы нам и не сказать об этом, а?

— Нет, нет, нет! — золотое монисто на груди красавицы зазвенело. — Этого никто не должен знать!