Неоконченный пасьянс

Видимо, расстаться со своим сокровищем ему было чрезвычайно трудно.

— Хорошо, вот вам ещё десять рублей за три рисунка. Итого три червонца. — Шумилов потряс в воздухе кредитками. — Только мне обязательно нужен рисунок, датированный двадцать четвёртым апреля.

С тяжким вздохом отставной майор отделил от стопы три рисунка и протянул их Шумилову. Среди них был и тот, который он просил.

— Скажите, Виктор Григорьевич, а вы помните события двадцать четвёртого апреля сего года? Чем занимался в тот день ваш vis-a-vis Дмитрий Мелешевич? — полюбопытствовал Алексей Иванович.

— Хех, оченно хорошо помню, — бережно сворачивая деньги и убирая их в карман халата, просипел Ганюк. — В этот день мой vis-a-vis, как вы изволили выразиться, последний раз развлекался, так сказать, со своей курвочкой. В своей, так сказать, манере.

— Почему вы уверены, что это было именно двадцать четвёртого апреля?

— Да потому что в последующие дни ничего такого уже не было. Уж я-то знаю.

— А почему же Мелешевич более не занимался плотской любовью со своей любовницей?

— Сей умный вопрос надо задать ему самому. Но твёрдо знаю, что в то утро это было в последний раз.

На самом деле для Шумилова ответ на заданный им самим вопрос был очевиден. События, связанные с убийством матери выбили Дмитрия Мелешевича из колеи, ему просто-напросто стало не до плотских утех. Каковы бы ни были его отношения с матерью, её гибель и последовавшие за этим допросы и похороны явились для Мелешевича горьким и очень тяжёлым испытанием. Кроме того, через несколько дней к нему домой явились сыскные агенты и после их визита любовница просто-напросто сбежала от него.

Совершенно неожиданно отставной майор вдруг принялся матерно браниться. Эта странная, немотивированная ругань поразила Шумилова. По-видимому, сильно возбуждаясь от мыслей и разговоров на эротические темы, Ганюк совсем переставал контролировать себя. Поведение отставного майора в эту минуту вызвало в памяти Шумилову ассоциацию с посещением им сумасшедшего дома во время учёбы в Училище правоведения. В рамках преподавания судебной медицины будущих юристов водили в больницу Святого Николая Чудотворца для умалишённых, помещавшуюся в доме № 126 на набережной реки Фонтанки. Там на примерах конкретных больных демонстрировались те или иные часто встречавшиеся девиации. Тогда в качестве истерика, не способного контролировать собственную брань, им показали мужчину лет пятидесяти, казавшимся воспитанным и вполне адекватным до той поры, пока с ним не заговорили о женщинах. Едва эта тем была затронута, больной буквально взорвался словесной скверной, из его рта забрызгала слюна, и эта вспышка немотивированного гнева произвела на всех, видевших её, очень тяжёлое впечатление. Что-то подобное сейчас произошло с Ганюком, с той лишь разницей, что отставной майор показался Шумилову не то, чтобы страшным, а скорее убогим и на редкость гадким.

Чтобы остановить его бранное словоизвержение, Алексей Иванович щёлкнул пальцами и бесцеремонно перебил вопросом:

— Во сколько проснулся Дмитрий Мелешевич двадцать четвёртого апреля?

— Я не знаю во сколько он проснулся. Сие мне нисколько не интересно. Я только знаю, что любовью со своей девкой он занимался до восьми часов утра. Потом он ушёл на кухню и выпил там кофе со сливками, а его любовница дрыхла в своей кроватке без задних ног.

— А слуга?

— Слуга нигде не показывался, видно барин его куда-то отправил.

— А Мелешевич никуда не выходил из дома?

— Нет, он попил кофею, потом принял ванну, потом брился, затем битых полчаса облачался в вицмундир. Постоянно шмыгал по комнатам, входил, выходил. И ушёл уже после одиннадцати, кстати, к тому времени и слуга появился.

Слова Ганюка звучали убедительно, Шумилов верил ему, хотя человек этот вызывал непреодолимую брезгливость. Но это был как раз тот случай, когда услышанное следовало отделять от личности говорившего.

Шумилов покинул неожиданно обнаруженного важного свидетеля, переполненный гаммой весьма противоречивых мыслей и чувств. С одной стороны, неожиданно для себя он получил подтверждение невиновности Дмитрия Мелешевича в убийстве собственной матери. Это открытие определённо шло вразрез с интересами клиента Шумилова. В интересах Штромма было бы много лучше, если бы у Дмитрия Мелешевича не оказалось такого незаинтересованного свидетеля, каким неожиданно стал отставной майор Ганюк. По большому счёту Алексей Иванович как раз для того и явился сюда, дабы убедиться в том, что никакого alibi у Мелешевича нет. А вышло вон как…