Неоконченные споры

Сорок лет с пустяком еще было —
сорок с чем-нибудь только
   годов.
Я еще не утрачивал пыла
и почти ко всему был готов.

Сорок лет — это молодость старости,
самое начало конца,
когда столько еще до старости,
когда столько еще до конца!

Я носил цветные рубашки
славной выкройки: «Я те дам!»
Я еще не утратил замашки,
сродные тридцати годам.

Я еще на женщин заглядывался,
а не то что сейчас: глядел.
Жил и радовался.
Просто радовался!
И не думал про свой предел.

Я еще сажал деревья,
зная, что дождусь плодов,
и казался мне древним-древним
счет
   настигших сегодня годов.

Словно сорок сороков
вместе с сорока друзьями,
я взлетал высоко-высоко
и не думал о черной яме.

И другие есть льготы и прелести,
краю нет им, конца им нет,
У поры незабвенной зрелости,
именуемой: сорок лет.

Старые дачники

Старые, и хворые, и сирые
живы жизнью, все-таки живой,
старость, хворость, сирость компенсируя
летом, проведенным под Москвой.

Вот еще одна зима прошла.
Вот еще одна весна настала.
Та кривая, что всегда везла,
вывезла опять, как ни устала.

Тощие, согбенные и бледные,
до травы доползшие едва,
издают приветствия победные,
говорят могущие слова.

Вот они здороваются за руки,
длительный устраивают тряс,
в Алексеевке и в Елизаровке
встретившись уже в который раз.

Вот они глядят хозяйским глазом:
солнышко —
   где быть оно должно,
ельничек, березничек —
   все рядом.
Поспевают ягоды давно.

Раз судьба
   их пощадила снова,
стало быть, не миновать судьбы
вам,
   пока еще в лесу сосновом
укрывающиеся
   грибы.

Три алексеевских козы

Старик и три его козы,
пройдя искусы зимних тягот,
за год состаренные на год,
живут! По ним — не лить слезы.

Старик мотает головой,
но все-таки еще живой.
Козел бородкою мотает,
но все ж не в небесах витает:
живая жизнь его питает
зеленой, сочною травой.

И я, который их нашел
живыми и в хорошем стиле,
нелегкий этот год прошел,
как будто бы меня простили
и вновь за пиршественный стол,
пусть где-то с краю, посадили.

Московский йог