НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ОРГАН
Однажды вечером мы по обыкновению с восторгом слушали импровизацию знаменитого престарелого маэстро Анжелэна. Вдруг в рояли лопнула струна с дребезжанием, которому мы не придали никакого значения, но на возбуждённые нервы артиста это произвело впечатление громового удара. Он быстро отодвинул свой стул, стал потирать руки, словно — невероятная вещь! — их хлестнула струна, и воскликнул:
— Проклятый титан!
Зная его скромность, никто из нас не подумал, что он себя сравнивает с титаном. Его волнение показалось нам странным, но он сказал, что вдаваться в объяснения было бы слишком долго.
— Со мною это иногда бывает, — говорил он, — когда я играю мотив, на который я сейчас импровизировал. Какой-нибудь неожиданный шум смутит меня, и мне кажется, что у меня руки вырастают. Вы не можете себе представить, как мучительно это ощущение. Оно напоминает мне трагический и в то же время счастливый момент моей жизни.
К нему так пристали с расспросами, что он, наконец, сдался и рассказал нам следующее:
* * *
«Я родился в Оверни, в очень бедной обстановке; и родителей своих не помню. Воспитывался я на благотворительный счёт. Меня взял к себе г. Жанспре, или, как его для краткости называли, г. Жан, профессор музыки и органист Клермонского собора. Я пел у него в хоре. Кроме того, он вызвался обучать меня основам музыки и игре на клавесине.
Это был удивительно странный человек, способный на очень эксцентричные выходки и не лишённый таланта, хотя он сам был о нём преувеличенного мнения. Он хорошо играл, имел частные уроки, а изредка давал уроки и мне. Впрочем, я скорее был его слугою, чем учеником, и чаще раздувал ему меха органа, чем прикасался к клавишам. Тем не менее, я любил музыку и не переставал бредить ею. Во всех других отношениях я был полнейшим идиотом, как вы сами увидите.
Мы иногда ездили в деревню, то чтобы навестить друзей органиста, то
чтобы чинить у обывателей старые спинеты и клавесины; роялей в ту пору, то есть в начале девятнадцатого века, в провинции ещё было очень мало. Г. Жан не брезговал маленькими доходами от настройки. Однажды он мне сказал:
— Мальчик, ты завтра встанешь чуть свет, дашь Биби овса, оседлаешь её, привяжешь мой чемоданчик и пойдёшь со мною. Надень свои новые башмаки и зелёный костюм. Мы проведём два дня у моего брата, священника в Шантурге.
Биби была маленькая, худая, но сильная лошадка, на которой г. Жан ездил верхом, сажая и меня сзади. Я знал брата г. Жана, священника, весёлого и жизнерадостного человека, который иногда приезжал к нему в гости. Но о Шантурге я имел такое же смутное понятие, как о какой-нибудь пустыне Нового Света.
Г. Жан требовал, чтобы его приказания исполнялись в точности.
В три часа утра я уже встал; в четыре мы выехали в горы. В полдень мы сделали привал и позавтракали в чёрном и холодном трактирчике, стоявшем на границе вереска и лавы. В три часа мы снова пустились в путь через эту безлюдную местность.
Дорога была настолько скучна, что я несколько раз засыпал. Я приучился спать за спиною маэстро так, чтобы он этого не замечал. Биби везла не только взрослого мужчину и ребёнка, но также на крупе высокий узкий чемоданчик с инструментами г. Жана и переменою платья. Я обыкновенно прислонялся к этому чемодану, чтобы маэстро не чувствовал тяжести моего оцепеневшего тела и покачивания моей головы. На тень, отбрасываемую нашими фигурами, он мог смотреть сколько угодно; я это, в свою очередь, изучил и раз навсегда выбрал себе такую позу, которая ему ничего не могла выдать. Впрочем, иногда он кое-что подозревал и бил меня по ногам своим хлыстом с серебряным набалдашником, приговаривая:
— Эй, мальчик, в горах нельзя спать!
Кажется, в тот день он сам задремал, пока мы ехали по равнине и были ещё далеко от пропастей. Я проснулся и с ужасом взглянул на окружающую местность. Это всё ещё была равнина, поросшая вереском и карликовыми кустами. Справа высились тёмные горы с черневшими на их склонах соснами. У моих ног в маленьком круглом озере, представлявшем когда-то кратер вулкана, отражалось серое, мрачное небо. Вода серо-голубого цвета с бледными металлическими отблесками была похожа на расплавленный свинец. Однако плоские берега этого круглого озера скрывали горизонт, из чего можно было заключить, что мы находились на значительной высоте. Я не понимал, в чём дело, и с боязливым изумлением смотрел, как тучи ползли над нашими головами. Мне даже казалось, что небо грозит задавить нас.
Г. Жан не обратил внимания на моё грустное настроение.
— Пусть Биби пощиплет травку, — сказал он. — Я не уверен, что мы едем по настоящей дороге. Погоди, я посмотрю.