Как вдруг Кервен скорчился, побледнел, потом позеленел, борясь с тошнотой.
Английские матросы с ужасом наблюдали, как пот градом заструился по его лицу, щеки ввалились, черная пена выступила на искривленных губах. Не будь железной дисциплины — высшего матросского закона, они ни минуты не остались бы здесь. Слишком хорошо им был знаком первый и самый характерный симптом грозной болезни.
— Ай! Ай! Я пропал! — вскричал бретонец, продолжая играть свою роль с завидным умением.
— А что это за клиппер с неграми вы встретили? — сохраняя ледяное спокойствие, спросил английский офицер. Он не дал себе труда перелистать судовой журнал, в котором такое событие непременно должно было быть отражено.
— Это трехмачтовое судно, плывшее под испанским флагом. Его владелец — ваш соотечественник, англичанин по имени Джеймс Бейкер.
— И как назывался парусник?
— «Консепсьон»!
При этих словах надменная физиономия англичанина мгновенно изменилась. Кровь ударила ему в лицо, и он вскричал с негодованием:
— Вы лжете!
Капитан, сбитый с толку, осекся и не нашел, что ответить, тогда как Беник, мучимый жестоким приступом тошноты, проворчал:
— Похоже, капитан дал маху и испортил все дело.
Не в силах бороться со спазмами, он судорожно икнул. Боцмана мучила морская болезнь, словно жителя пустыни, никогда в жизни не видевшего ничего, кроме лужи.
Вот уже и доктор начал что-то подозревать. До сих пор он не совсем понимал, почему лейтенант обвинил капитана «Дорады» во лжи.
— Лейтенант, — сказал он офицеру тихо по-английски, — да простит меня Господь, но, кажется, прежде чем сесть в шлюпку, эти люди были напичканы лекарствами. Внезапная болезнь — не что иное, как дешевая комедия. Думаю, на судне нет никакой болезни, которая препятствовала бы нашему инспекционному визиту.
— Я того же мнения, доктор, и собираюсь немедленно доложить обо всем командующему.
Сказав это, он добавил с прежней суровостью, обращаясь уже к капитану Анрийону:
— Возвращайтесь на корабль, ждите приказаний. При малейшей попытке к бегству вы будете потоплены.
Англичанин отдал команду своим гребцам, и те, торопясь отчалить, взялись за весла.
Капитан Анрийон, чьи опасения с каждой минутой возрастали, тоже вернулся на борт «Дорады». «Я пропал, — пронеслось у него в голове. — Быть может, лучше кончить все одним выстрелом…»
Мрачные мысли прервал месье Обертен. Капитан взглянул на его красивое, сияющее лицо и подумал: «В какое „осиное“ гнездо затащил я этого бедного парня!»
— О-ля-ля! До чего гнусный встречный ветер, — начал было пассажир, охотно, но не очень умело пересыпая свою речь словечками, заимствованными из лексикона команды. — Я не узнаю тебя, ты так взволнован! — обратился он к Анрийону.
— Есть причина.
— Не может быть!
— Эти прохвосты-англичане что-то подозревают. Думаю, надо ожидать самого тщательного обыска.
— Но тогда… все пропало!
— Может быть, мне удастся выкрутиться, заплатив большой штраф. Конфискуют судно и груз. Но это — если припишут только контрабанду или нарушение эмиграционных правил.
— А если нет?
— А если нет, то меня распрекрасным образом сочтут работорговцем и накажут, как предписано Абердинским биллемnote 19.
— Довольно! Без глупостей! Я — бакалейщик, еду в Бразилию закупать кофе.
— Постараюсь, мой бедный друг, спасти твою шкуру, ведь я — главная причина твоего несчастья…
— Вместе с моей дражайшей половиной, мадам Обертен, урожденной Аглаей Ламберт. Какого черта ей понадобился лишний миллион, чтобы стать патронессой?.. Важничать на приеме в префектуре Орлеанаnote 20, мечтать о маркизате для моей бедной маленькой Марты! Послушай, если речь действительно идет о штрафе, в твоем распоряжении мои две тысячи франков…
— Бах!.. — прервал их Беник. Ему стало дурно. Он принял новую порцию зелья.
Дрейфующий неподалеку английский крейсер спустил шлюпку. В ней находилось двадцать вооруженных матросов с примкнутыми к винтовкам штыками. Шлюпка стремительно приблизилась к «Дораде», причалила к правому борту, и уже знакомый офицер потребовал сбросить трап.
— Пустое! — произнес Беник. — Комедия с лихорадкой не удалась.
По всему борту спустили талиnote 21, заменявшие на «Дораде» трапы. Так было удобнее погружать и выгружать ее многочисленных пассажиров.
Первым поднялся лейтенант, за ним доктор, потом вооруженные матросы.
— Сколько чернокожих в трюме? — без обиняков спросил офицер.
— Две сотни.
— Открыть люки! Выведите пятьдесят из этих эмигрантов, и пусть они построятся по двадцать пять вдоль каждого борта.
Капитан поспешил подчиниться, и вскоре растерянные затворники появились на палубе.
— Господин Максвелл, — продолжал лейтенант, обращаясь к мичману, — вы жили в Сьерра-Леонеnote 22 и немного знаете язык туземцев. Извольте допросить чернокожих!
Выбрав одного, показавшегося ему смышленее прочих, мичман спросил, кто погрузил их на это судно.
— Он! — ответил негр, без колебаний указав пальцем на Анрийона.
— Это правда? — спросил Максвелл второго, а затем третьего, четвертого…
— Это правда! — подтвердили они.
— Среди вас нет больных?
— Нет!
— Вы не садились ни на какой корабль, кроме этого?
— Нет!