Нэнуни-четырехглазый

Смущенный общим вниманием Юрий полез в карман, достал коробочку и передал матери.

— Вот, мама, пусть лежит у вас.

Ольга Лукинична, улыбаясь, вынула золотые с эмалью запонки… На них было выгравировано:

«Пароход „Корея“, 1902 год. Бокс — 1 приз».

Все зашумели:

— Покажите, покажите, тетя Оля… — и запонки пошли по рукам. Последним, не без тайной гордости, рассматривал их отец.

В это лето на Сидеми собралось особенно много молодежи. В свободное время все купались в море, катались на лодках, верхом. На пляже Табунной пади жгли по ночам костры, при факелах острогой с лодки лучили притихшую на дне рыбу: порой добывали огромных черных скатов с опасным электрическим зарядом в хвосте. Жаркими погожими днями завозили на лодке сеть, забрасывали ее полумесяцем и тянули с двух концов к берегу. Когда круг сужался, вода в кольце поплавков кипела, как в громадном котле. Тогда, чтобы успокоить рыбу, в «котел» бросали охапки травы, а ловцы с криком забегали в море и поднимали кромку сети выше головы. И все равно добрая половина жирных туполобых пилингасов, сверкнув в воздухе, успевала перемахнуть в море через головы веселых рыбаков…

Осенью собрали в Москву Анну. Мать перекрестила ее в дорогу, отец проводил до Владивостока и посадил в поезд.

БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ

Сидеминская лошадь поднимала уссурийскую целину, тянула пушки горной артиллерии, служила казакам и драгунам. Выигрывала призы на ипподромах Приморского общества поощрения коннозаводства. На дубовых полках старого дома-форта появились серебряные кубки, золотые и серебряные медали, добытые на состязаниях и сельскохозяйственных выставках. Лошадь с выжженным на лопатке тавром «Я» действительно «возила воду и воеводу», как мечтал Нэнуни-Четырехглазый, создавая свой хутор четверть века назад.

Калифорнийские кони скоро оправдали затраченные на них средства и энергию. Бангор стал чемпионом, выиграл украшенный уральскими самоцветами ведерный серебряный кубок Владивостока. Он и Тоник дали отличное потомство. Кобылы принесли великолепных, прославившихся рысаков.

Однако никогда не отличавшийся кротостью Бангор с годами стал невероятно строптивым и злым. Дошло до того, что иначе как вдвоем на розвязях его не выводили. А он все равно то и дело становился на дыбы и мотал взрослых мужчин, как детей. Конюхи его откровенно боялись. Многим досталось от копыт Бангора, одному жеребец напрочь откусил палец.

Но, как ни странно, не боялся Бангора один человек, — старый «гном» Митюков. К этому времени он давно ушел из конюхов, перейдя на должность егеря. Жил в сторожке на вершине горы, высматривал в бинокль хищников и браконьеров, докладывая о делах по полевому телефону. По субботам приходил на хутор париться в бане, после чего «гулял».

В воскресенье утром, хватив граненый стакан слегка разведенного спирта, Митюков нетвердыми шагами поднялся на парадное крыльцо хозяйского дома. Здесь Ольга Лукинична потчевала чаем иркутских гостей — сестру Степаниду с мужем. Степанида Лукинична уже несколько лет не видела Митюкова и почему-то решила, что его уже нет в живых. И, вдруг встретив, всплеснула руками.

— Батюшки, кого вижу! Митюков, здравствуй! Да ты еще жив?!

«Гном» усмехнулся. Он не был лишен чувства юмора и собственного достоинства. Задорно мотнул бороденкой:

— Здрасьте, Степанида Лукинична, здрасьте. Как же, давно не видались. Жив я, жив. Так ведь и вы ж еще не померли?

Гости смутились, а Митюков беззлобно рассмеялся. «Водочная» храбрость уже брала свое, и он вдруг выпалил:

— Бабушка Ольга Лукинична, я иду к Бангору. Запустили его, бедного, без меня. Дайте, пожалуйста, ножницы.

— Да ты ж пьян, Митюков. Лучше завтра, а?

— Какой же я пьяный, только чуть пригубил. Дозвольте мне его в порядок привести. Завтра некогда.

— Да ладно уж, иди. Кроме тебя, и верно, что некому.

Польщенный старик взял ножницы, низенькую скамеечку, фартук и отправился на конюшню. За ним последовали заинтригованные гости, группа «веселых» с утра конюхов и ребятишек. Зрелище предстояло необыкновенное. Все тихо вошли в длинную полутемную конюшню, где в дальнем конце находился просторный, с отдельным окном, денник Бангора.

Услышав скрип наружной двери, чемпион переливисто и грозно заржал. Но по мере того, как неверные шаги Митюкова приближались к его дверям, рокот постепенно стихал и вдруг оборвался. «Шедшие позади остановились, а Митюков положил руку на засов.

— Бангор, Бангор, что, узнал, кто к тебе идет? Обрадовался небось. Ну, погоди, погоди, я сейчас…

Старичок откинул засов, не задумываясь ступил в денник и закрылся изнутри. Все замерли, потом подкрались к перегородке и прильнули к щели глазами, Что такое? Из дракона Бангор вдруг превратился в овечку. А „гном“ шагнул к нему и фамильярно, с силой хлопнул по крупу.

— А ну, повернись, мой родной, я на тебя полюбуюсь! Ах ты господи, эк запустили тебя, нехристи. Вот я ужо доложу Михаилу Иванычу, нагоню этим конюхам холоду.